«Теория заговора». Историко-философский очерк
Шрифт:
Культуроцентричность, заявленная В. Н. Емельяновым в «Десионизации», имеет своё теоретическое обоснование в других работах данного автора. Будучи экономистом, Емельянов изучает особенности сельского хозяйства в странах Ближнего Востока. Напомним, что в отечественной экономической науке того времени непререкаемым авторитетом являлась марксистская концепция пятиступенчатого поступательного развития. Любое движение экономики, начиная от макрокосмического уровня и заканчивая локальным, должно было соответствовать признакам одной из ступеней хозяйствования: первобытнообщинной, рабовладельческой, феодальной, капиталистической, социалистической (в перспективе коммунистической).
Опираясь на высказанную Марксом гипотезу об «азиатском способе» производства, Емельянов в итоге развивает её до уровня альтернативы марксистскому учению. «Азиатский способ» перерастает собственно экономические рамки, становясь выражением традиционного социокультурного
Ориентация на сложившиеся традиции общественного и политического порядка, то есть сохранение и постоянная артикуляция социокультурной самоидентичности, приводит к парадоксальному эффекту: принадлежа по внешним признакам к «отсталым», «непрогрессивным» типам общества, страны с азиатским типом производства достаточно адекватно отвечают на глобальные вызовы современности. Закономерен авторский вывод о перспективности обществ обозначенного типа, в которых культивирование социокультурной идентичности позволяет «не только сохранить почти полностью прежний набор укладов, но и впитывать в ходе исторического развития новые социально-экономические уклады, подстраивая их под себя, а иногда и в какой-то мере подстраиваясь под них» {684} .
Анализ конспирологических сочинений советского периода будет неполон без обращения к такому своеобразному тексту, как работа Е. С. Евсеева «Сионизм в системе антикоммунизма». Его своеобразие заключается в «пограничном» характере авторской концепции. С одной стороны, достаточно активно используются политические шаблоны и стереотипы. Как уже следует из названия работы, автор пытается представить сионизм не только как абстрактную антитезу коммунистической идеологии, но и в качестве реального политического противника, использующего богатый арсенал агрессивных действий. «На современном этапе резко активизировалась антисоветская и антисоциалистическая подрывная деятельность международного сионизма. Львиная доля средств сионистов стала уходить на финансирование долговременных и краткосрочных идеологических диверсий и пропагандистских кампаний против стран социализма» {685} .
Достаточно большая часть книги отводится доказательству изначальной антагонистичности сионизма и социалистического учения. Евсеев определяет сионизм следующим образом: «Комплекс реакционно-нравственных установлений, которые воинственно и открыто противостоят поступательному прогрессивному развитию духовной жизни социалистического и коммунистического общества, острие идеологии сионизма как орудия антикоммунизма обращено против ленинского интернационального учения» {686} . Подтверждая и подкрепляя своё определение, автор старательно фиксирует все критические замечания классиков марксизма (в советской, весьма суженной трактовке) в отношении представителей сионизма, социалистических национальных объединений. Причём абсолютизируются даже самые частные, относящиеся скорее к тактической, чем к стратегической сфере критические замечания, трактуемые как доказательство изначальной несовместимости сионизма и социалистической теории и практики.
Апеллирование лишь к противопоставлению «сионизм — коммунизм» подрывает саму концептуальную основу работы, которая всё же представляет собой «теорию заговора». Локализация пространства конфликта рамками одного XX столетия лишает его той остроты и глубины, которые напрямую зависят от исторической длительности конспирологического противостояния. Но обращение к конспирологическим традициям лишает конфликт признаков исключительно классовой борьбы. Так, говоря об экономическом развитии России в конце XIX — начале XX веков, Евсеев, хотя и произносит традиционные фразы о подъёме классовой борьбы, росте самосознания пролетариата, объективно акцентирует внимание на иных факторах. С явной симпатией автор пишет о стремлении русской национальной буржуазии не допустить закрепления на российском рынке иностранного капитала. «Захват влиятельных позиций в области финансового кредита и быстрая концентрация банковского капитала в руках небольшого числа крупнейших банков России стали сильно беспокоить русскую христианскую буржуазию, всё настойчивее требовавшую у царского правительства ограничения влияния иноверцев на финансы и промышленность Российской империи» {687} .
Схожие с идеями Н. Н. Яковлева и Е. С. Евсеева концептуальные построения мы находим в монографии А. 3. Романенко «О классовой сущности сионизма». Само название книги отражает рассмотренное нами противоречие в соотношении классовых и конспирологических подходов. Помимо традиционной для советского периода критики сионизма с псевдомарксистской позиции, автор обращается к масонской проблематике. Подчёркивается, что в отличие от «научных исследований сионизма» изучение масонства в советской науке было практически закрытой темой. «Это очень важный для историографии феномен необходимо обстоятельно рассмотреть. Почему в течение десятилетий после Октября в нашей стране не было опубликовано ни одной специальной научной работы о масонстве вообще и о российском масонстве в частности?» {688} — задаёт вопрос автор. Собственно, в самой постановке вопроса и содержится ответ.
Из всего вышесказанного можно сделать несколько выводов, касающихся бытования «теории заговора» в советском социокультурном пространстве. Широкому распространению конспирологических взглядов препятствовал ряд объективных факторов. Во-первых, идеологически «теория заговора» воспринималась по меньшей мере как альтернатива марксистскому историческому методу, с его достаточно жестко прописанными концептуальными установками. Попытки соединения марксистской теории с «теорией заговора», предпринятые Е. С. Евсеевым, А. 3. Романенко, Н. Н. Яковлевым, продемонстрировали явную невозможность подобного синтеза. По преимуществу, ссылки на марксистскую идеологию выполняют функцию маскировки, призванной продемонстрировать политическую благонадёжность авторов. «К. Маркс и Ф. Энгельс критике масонства и сопутствующих ему реакционных политических сил уделили пристальное внимание, и этот факт сам по себе обязывает историографа также обстоятельно заниматься столь важной и большой темой» {689} .
В реальности же оказывалось, что «пристальное внимание» имело под собой не слишком фундаментальное основание. Его теоретическая часть базировалась на нескольких второстепенных газетных публикациях классиков марксизма, в которых содержались негативные высказывания в адрес масонства. В практической плоскости борьба с масонством оборачивается межфракционными интригами внутри Первого Интернационала. Наряду с анархистами, сторонниками Бакунина, Прудона, бланкистами, масоны участвуют во множестве тактических союзов, которые служили причиной постоянных конфликтов внутри Интернационала. Становится понятным, что спорадическая, обусловленная частными обстоятельствами, критика вряд ли может рассматриваться как признак принципиального, стратегического противостояния между марксизмом и масонством.
Во-вторых, попытки использовать сложившиеся конспирологические понятия и схемы наталкиваются на неизбежные обвинения в возрождении «черносотенных взглядов», «крайне реакционных буржуазных концепций», с которыми традиционно отождествлялась «теория заговора». Действительно, принадлежность классических творцов «теории заговора» к крайне правому политическому флангу практически невозможно опровергнуть. Большая проблема возникает из-за особенностей трактовки марксизма в контексте конспирологии. Нередко следствием подобного анализа становится отождествление марксизма с собственно объектом «теории заговора». «В 1850 году тёмная сила основала в Европе международный союз рабочих, получивший название Интернационала.Главным учредителем этого орудия иудаизма явился еврей-масон Карл Маркс, основатель марксизма и современного социализма» {690} , — утверждает один из известных русских дореволюционных конспирологов. Ещё более резкие отзывы характерны для послереволюционных русских конспирологов, оказавшихся в эмиграции, концептуальные выкладки которых подкреплялись их личным опытом. «После раскола Интернационала в 1873 году, когда он разделился на “социал-коллективистов” и “социал-анархистов”, руководимых Марксом и Бакуниным, оба эти сообщества, подобно первому Интернационалу, от которого они ведут своё происхождение и свой дух, получали (и продолжают получать) внушения от масонских лож. Тайные общества управляли анархистским движением, как и всеми прочими отраслями коллективизма» {691} . Невозможно представить, чтобы данные тезисы в каком-либо виде могли быть воспроизведены в официальной советской печати. В этой ситуации отечественные авторы «теории заговора» с неизбежностью должны были смягчать формулировки, находить опосредованные формы для легитимизации конспирологического знания.