Шрифт:
Глеб Иванович Успенский
ТЕПЕРЬ И ПРЕЖДЕ
Теперь посмотрим, в какой степени это, имеющее для народа огромное значение, стремление к земле удовлетворялось в прежние времена и удовлетворяется теперь.
Рискуя быть причисленным к разряду заскорузлых крепостников, я должен сказать, что при крепостном праве наше крестьянство было поставлено по отношению к земле в более правильные отношения, чем в настоящее время. Я не говорю о несправедливом труде, который нес крестьянин на своих плечах, о его вековой жажде высвободиться из-под этого гнета и т. д.
– все это не может быть предметом настоящей статьи, предмет которой - только значение для крестьянина земли.
И в этом отношении крестьянин имел земли гораздо больше, чем теперь; не ошибемся, если скажем, что земли у помещичьих крестьян было вдвое более против теперешнего.
Кроме того, всякий
Эта хозяйственная организация деревни до сих пор еще весьма сильна в сознании деревенских стариков, помнящих крепостное право. До сих пор оценка человека только по его успеху или неуспеху в работе не только играет большую роль в крестьянском мнении вообще, не служит даже для достижения целей деревенских эксплуататоров новейшего типа. Как известно, а может быть, и неизвестно читателю, в настоящее время телесные наказания при волостных правлениях не только не умаляются в своих размерах, но, напротив, с каждым годом возрастают. Крайне жаль, что новорожденные провинциальные издания относятся недостаточно внимательно к суровой действительности, переживаемой народом. Ни плана, ни программы, мало-мальски выработанной и обязательной для корреспондентов, ничего нет. Такое замечательное явление, например, как торги на лесные и земельные участки, на которых крестьяне могли торговаться обществами без залогов, в высшей степени важно, как опыт борьбы кулака с целым сельским обществом, а между тем оно не вызвало ни одной корреспонденции, ни одной цифры. Дранье на волостных судах также проходит без малейшего внимания, а дранье непомерное... Мы уверены, что если бы кто-нибудь дал себе труд просмотреть решения волостных судов (мы уже не говорим - разобрать подноготную мотивов этих решений)
и сосчитать число высеченных положим, в осенние только месяцы, - так положительно волос встанет дыбом даже у аракчеевских ветеранов. Я сам был свидетелем летом 1881 года, когда драли по тридцать человек в день. Я просто глазам своим не верил, видя, как "артелью" возвращаются домой тридцать человек взрослых крестьян после дранья - возвращаются, разговаривая о посторонних предметах.
– Да неужели их драли?
– спрашивал я старосту, который, возвращаясь после этого "присутствия", зашел ко мне папиросочкн покурить.
– А то как же?.. Я сам троих "приставил", - Да за что же?
– А за то, что заслуживают... Не храпи, не пьянствуй... Мало ли у них блох-то!..
Осенью самое обыкновенное явление - появление в деревне станового, старшины и волостного суда. Драть без волостного суда нельзя - нужно, чтобы постановление о телесном наказании было сделано волостными судьями, - и вот становой таскает с собой суд на обывательских. Суд постановляет решения тут же, на улице, словесно, а "писать" будут после. Писарь тут же. Вы представьте себе эту картину. Вдруг в полдень влетают в село три тройки с колокольчиками: на одной - становой, на другой - старшина с писарем, на третьей - шесть человек судей; все это почтенные Несторы-летописцы, Дафаны, Авироны, Авраамы и... Хамы, между прочим. Разумеется, эти Авироны не виноваты, по крайней мере в тех размерах, как это кажется с первого раза, - их таскают силой и для формы. Въезжает эта кавалькада, и начинается немедленно ругань, слышатся крики: "Розог!"... "Деньги подавай, каналья!"... "Я тебе поговорю, замажу рот"...
И опять приходит свидетель и, делая папироску, рассказывает:
– Ка-ак вжикнул, сразу кровь пошла...
– Да неужели же опять драли?
– А как же?.. Который заслуживает, храпит, пьянствует... Только не всех... Сейчас деньги явились... А которые оставши не сечены, тем отстрочка на две недели дана... Ну а между тем все к розгам подписались...
– Это что же такое?
– Драть, в случае не принесут денег...
И, помолчав немного, он прибавил:
– Смородины нарезали... на розги-то!
Впоследствии читатель увидит, почему "невозможно" не драть. До тех пор, пока простая, искренняя внимательность, простое, но искреннее желание отнестись к человеку по-человечески, просто, совестливо войти в его нужду и в самом деле (повторяю, в самом деле) удовлетворить ее4 - не осветят наших темных дней, дранье не прекратится. Но хоть оно и неизбежно (эту неизбежность докажут вам волостные старшины и становые пристава), а нельзя не принять в соображение, что этот посев ежедневной и ежегодной жестокости, как и всякий посев, должен, непременно должен дать всходы, плоды. Но едва ли они будут похожи на смородину. Кстати здесь сказать, что и теперь уже есть признаки выражения народом нетерпения; рассказывают про одного волостного старшину, который "осмелился" попросить станового не ругаться скверными словами в присутствии волостного правления, а это худой признак для любителей смородины. Наконец тот самый староста, разговоры с которым я привел выше, недавно сменен обществом раньше срока. Еще бы годик, и он был бы "на самом лучшем счету" - так он усердно "приставлял" в волость и до такой степени относился к народу "без внимания".
Замечательно, что когда я спросил его, кто подвел под него интригу старик или молодой, то он с огромным негодованием ответил:
– Молодой, пес его дери!,.
И прибавил:
– Ну да я всех их разыщу. Погоди!..
А и самому этому человеку нет сорока лет. Он молод, силен, здоров, умен, но есть в нем какое-то невольное стремление отделиться от мужиков... Крестил его, извольте видеть, какой-то высокий сановник, случайно заехавший в ихнее место на охоту, крестил, подарок сделал и точно печать наложил: не может мужик не считать себя чем-то особенным. Наконец вот еще любопытная черта. В старостах он не пробыл и года; до этой должности он был простой мужик и рыболов. В течение нескольких месяцев начальствования ему попали земские деньги на овес: он не утаил их, роздал всё, как следует, но он их только подержал у себя (буквально) лишнюю неделю и вот теперь, посмотрите, выходит в капиталисты. Покупает "у мужиков" солому по 15 копеек за пуд, а продает по 35 копеек. Стал отправлять вагоны в Питер... Недавно отправил шесть вагонов (обертывать бутылки иностранных вин). И я уверен, что угроза его односельчанам, выраженная фразой: "Погоди, я их всех найду!" - осуществится... С другой стороны, я тоже знаю, что и односельчане тоже не дремлют и тоже произносят кое-какие фразы насчет этого нарождающегося купца, бормочут что-то насчет "произведем", "так ты и выскочил в купцы..." Но чем все это кончится, не знаю.
Прошу читателя извинить меня за это длинное, прямо к делу не относящееся, отступление и возвращаюсь к соображениям по поводу телесного наказания. Не раз я становился в тупик перед этим явлением. Я никак не мог понять, каким образом можно положить на пол, раздеть и хлестать смородиной вот этого умного, серьезного мужика, отца семейства - человека, у которого дочь невеста.
– Да неужели же их силой кладут на землю?
– спрашивал я у того же старосты, который готовился быть на хорошем счету.
– Кое - силом валят, кое - сами ложатся. Вот ноне (когда секли тридцать человек) сами всё...
– Да неужели это правда?
– Да чего ж мне лгать-то? Так один по одному и ложатся.
Впоследствии я понемногу ознакомился с теми гнуснейшими, своекорыстнейшими побуждениями, которые де;,ств) ют в этой, ничего хорошего не обещающей, свалке. Увидел много самой звериной злости, прикрывающейся законом, но в то же время я узнал, что и не звериная злость, обыкновенно скрывающаяся, и не насилие прямое и грубое да:эт одному человеку право бить другого, а хозяйственное доводы. Староста "приставляет" мужика к розгам не за то, что хочет ему отомстить за обиду (он об этом умолчит), а за то, что тот не внес шести рублей, тогда как мог бы внести. В правлении, где решают число ударов и где человек приготовляется раздеваться, вы слышите разговоры о сене, которое продано за столько-то, упреки, что из этих стольких-то рублей пропито больше, чем следовало.