Теперь я стеллинг!
Шрифт:
— Тринаверсе, — услышал я чей-то мягкий и ласковый голос.
С хрустом ломая остатки домика, нечто, коснулось моего продрогшего тела. Его аккуратно подняли и завернув во что-то мягкое. Признаюсь, стало гораздо теплее и даже уютно, почти как там, во тьме, но только лучше.
Я чувствовал успокоительное мерное раскачивание и то, что кожу тихонько обтирали от слизи, приговаривая слова любви и нежности. Мне нравится этот голос…он такой…родной.
Проморгавшись от яркого света, я огляделся. Мир вокруг казался громадным, просто гигантским, а на меня смотрели два больших и слегка прищуренных алых глаза, с белой линией бровей над ними и столько в них было любви… я буквально утонул в посылаемых мне флюидах.
Наконец, сфокусировав расплывающееся зрение удалось более подробно разглядеть это лицо; я не понимал откуда знаю все те слова и обозначения которые использую, но излагал мысли вполне свободно, информация лилась словно ручеёк, набирающий силу потока.
Коричневый, нежно-кремовый оттенок кожи. Лоб; на нём виднелась чёрная татуировка в форме паука, расставившего лапки в разные стороны. Странный и слегка острый нос, как мне показалось в тот момент, такой гротескный и большой. Периодически он то сужал свои два прохода, то расширял их — дышал. Лицо обрамляли белые, ярко-белые с отливом серебра пряди волос. Мне они казались невероятно прекрасными, такими сияющими и блестящими, что я не удержался и потянул свои крохотные ручёнки, самозабвенно вцепившись в эту прелесть. Хотел просто пощупать, но пальцы не слушались и получилось лишь схватить и не отпускать. Лицо, склонившееся надо мной озарилось улыбкой и я услышал смех — заливистый, звонкий, как звуки Божественных колокольчиков. И тут моё внимание привлекли уши, которые периодически подёргивались и вздрагивали. Это было так забавно — весело. Моё личико растянулось в беззубой улыбке.
Мама!.. — я знал, что это именно моя мама, родная и такая любимая. И на душе стало хорошо, спокойно. Вдруг я понял, — её объятия гораздо надёжнее нежели стенки моего домика.
— Тринаверсе… — тихонько шепнув, нежно улыбнулась она мне, и поправив ещё влажные волосики на моей голове подула своим обжигающе тёплым дыханием…
— Тринаверсе! Тринаверсе!..
Услышав столь настойчивый зов откуда-то со стороны я испугался… Резко мои глаза раскрылись, но первое, что я увидел над собой, была та самая женщина — с кремовой кожей, но почему-то с золотыми волосами и сапфирово-синими глазами полными невероятно тёплой любовью во взгляде.
— Мама?.. — слабо проговорили мои уста, покуда глаза фокусировались и пытались сложить картинку воедино.
— Мама?.. Пятница-кун, о чём ты таком замечтался?..
Услышав знакомое «Пятница-кун», я вздрогнул, проморгался, после чего, с удивлением обнаружил Шестую — самую обычную и привычную сестру Шестую, которая, одетая всё в ту же зелёную блузу и штаны, склонилась надо мной, усталая, бледноватая, но в целом — радостная. Её уши были расслаблены, даже не дёргались, в то время как глаза… они улыбались, по-настоящему радостно.
— Я так похожа на твою маму?.. — склонила она голову набок, слегка нахмурившись.
Я же, находясь в полусонном состоянии, вновь слегка «залип» любуясь её внешностью, вдыхал её аромат, который мне казался прекрасней всего на свете. Почему — не знаю. Это было не похоже на похоть, или сексуальный интерес, который так легко разжигается и так легко гасится одним неосторожным движением — нет, это было иное чувство, более величественное, значимое и почему-то такое необходимое для меня.
— Пятница-кун. Ау!.. — она помахала рукой у меня перед глазами. Я моргнул, после чего мои уши дёрнулись и слегка прижались к голове.
— Я не сплю, Шестая. Просто… ты очень красивая. Вся в маму,
Шестая, хмурясь, выпрямилась. Посмотрела на меня с недоумением и подозрением. Я же, с немалым трудом смог усесться на кровати… чтобы обнаружить себя в такой привычной и комфортной лазаретной комнате. Любовь моя!.. Да, я люблю отдельные каморки, и отаку в стеллинге никак не исправить!.. Мне кажется, или это прозвучало очень странно?
Мои уши опять дёрнулись. Сестра покосилась на них.
— Маму?.. Откуда… что ты имеешь в виду? — поинтересовалась она, всё так же изучая меня своими прекрасными глазами.
— Ты похожа на нашу маму, Эль Селесу. Только глаза волосы — папины, — уши у Шестой начали дрыгаться как у кошки, а на лицо наполз прелестный румянец.
— Пятница… я… с чего ты вообще взял?.. И… мне это только Отец говорит, обычно, — она выглядела невероятно смущённой. Вот просто до безумия.
Я же прислонился спиной к стене, немного перевёл дух. Даже после сравнительно небольшой нагрузки чувствовал себя уставшим: сердце колотилось, тело объяла слабость. Невольно, я снова вспомнил тот сон: тот я, который был там… он ведь чем-то походил на меня в теперешнем облике. Но он был меньше, совсем крохотный, как и… «Тринаверсе! — прорезала сознание вспышка, — она ведь что-то упоминала о памяти!..»
— Пятница-кун? — видимо, на моём лице отразился мыслительный процесс, потому как Шестая занервничала.
— Я видел её. Маму… нашу, — на последнем слове меня так и подмывало сказать «вашу», но как только это слово должно было слететь с языка, его точно бы кто-то заблокировал, заставив меня произнести его иначе… И тут я почувствовал, что да, она и моя тоже, в полной мере.
Странно: я эту женщину-стеллинга не знаю, не понимаю, да и пересёкся с ней никогда в своей жизни, но увидев в странном сне-воспоминании, тут же привязался к ней всей душой.
… или, это не мои чувства, а наследство Тринаверсе?
— Маму?.. Но ведь… это невозможно, Пятница-кун, — Шестая, в растерянности уселась на стул, задумчиво наматывая на указательный палец прядь волос. — Стеллинги не помнят свои первые годы жизни. Мы рождаемся, как мне папа говорил, очень маленькими, значительно меньше человеческих младенцев и поэтому, пока растём и дорастаем до размеров обычного ребёнка, наша голова…разум, меняется. Знания и приобретённые за этот срок навыки у нас сохраняются, а вот личная память исчезает… — в этом месте та замерла, после чего подняла на меня глаза и уставилась словно удав на жертву. — Но ты ведь ничего не помнишь, сам же говорил.