Шрифт:
Юрий Куранов
Тепло родного очага
Лирическая повесть о семье
«Лирическая повесть о семье»? Всезнающий читатель наверняка заметит: нет такого жанра. И… будет прав.
Да, «Тепло родного очага», конечно же, не повесть. И даже не повествование. Но что с того?
В моей библиотеке есть томик, купленный лет десять назад. На обложке значится: Юрий Куранов, «Голос ветра». Читал я у писателя и его роман «Заозерные Звоны», и документально-публицистическую повесть «Глубокое на Глубоком», и лирическую повесть на темы искусства по мотивам жизни костромского художника А. Козлова «Озарение радугой». Но вот оставил для себя лишь одну его книгу «Голос ветра», на титульном листе которой чуть ниже заголовка стоит: «Рассказы и миниатюры».
Собственно, в литературу Юрий Куранов и вошел как автор коротких рассказов и поэтичных этюдов о людях и природе современной деревни русской земли Псковщины. То были свои, не заемные, очень личные и глубоко прочувствованные
Со временем миниатюры складывались в авторские сборники. Выходили книги, одна, другая… Но в какой-то момент, представляется, жанр стал если не тяготить однообразием, то по крайней мере сковывать писателя своими рамками. Уже в повести, «Глубокое на Глубоком» прозаик предпринял попытку мозаичной организации материала.
Поэтическая проза Юрия Куранова искала новые способы выражения, стремилась стать исповедальной, глубоко личностной. Свое личное осмысление очевидного и сокрытого, раздумья о наболевшем, воспоминания, поиски взаимосвязи былого и современности вызывали у автора потребность в прямом обращении к читателю.
Эти поиски привели писателя к эссе — жанру, который, по мнению многих, становится все более популярным.
Насколько верна такая точка зрения — разговор особый Но факт остается фактом: отечественная литература последних лет явила нам целый ряд значительных произведений этого жанра. Среди них — «Память» В. Чивилихина, «Лад» и «Раздумья на родине» В. Белова, «Связь времен» Ф. Нестерова, «Земля-именинница» Ю. Лощица, «Заметки о русском» Д. Лихачева — очень разные произведения по силе звучания, материалу, характеру и форме самовыражения, но определенно однородные — по размаху: все схватить, связать, объяснить; по сверхзадаче — решить вопрос, как жить дальше; по структуре — исходя из своей внутренней логики, двигаться к цели, казалось бы, без всякого порядка, кружась по незримым орбитам вокруг одного центра.
«Тепло родного очага» Юрия Куранова — это именно эссе, размышления о любви, семье, супружеской верности. Сопрягая жизненный опыт так удаленных во времени друг от друга князя Дмитрия Донского и генерала Раевского, Пушкина и простой костромской колхозницы, нашей современницы, автор целенаправленно выстраивает исторические факты и судьбы, осмысляет и утверждает культурные и нравственные ценности, сохранить которые — наш гражданский долг перед историей, перед настоящим и будущим.
Взоры многих и многих людей с надеждой и вниманием обращены нынче к семье. Почему? Эта маленькая частица, ячейка в разной мере и с различной активностью сосредоточивает в себе все интересы и ценности общества — политические, социальные, нравственные. Именно поэтому строки многих публикаций о семье несут в себе такой накал полемики.
Одни авторы в соответствии со своей системой представлений берутся утверждать, что «если мораль сталкивается с человеческим счастьем, подвинуться должна мораль», а вместе с ней, надо понимать, и семья. Другие уверенно заявляют, что «в последние годы появилась тенденция к складыванию таких форм семейного быта, которые обеспечат его устойчивость». Третьи… Не счесть умов, озабоченных проблемами семьи.
Совсем не просто вырабатывается внутренне свободная, действительно современная интеллигентная культура чувств, побуждающая к углубленному взгляду в себя, к поискам ответов на «вечные» вопросы о любви, долге, нравственной чистоте, стойкости, ответственности перед людьми. Совсем не просто было вернуть права гражданства самому слову «домостроительство», так пугало долгое время другое слово — «домострой». Потребовалась немалая мудрость, в том числе социальная, чтобы понять: человек должен уметь строить семью. И только с высот этой мудрости смогли разглядеть, как много ценного и полезного в этой сфере сочли мы устаревшим и небрежно задвинули в «патриархальное прошлое». Когда оглянулись, оказалось, что как-то незаметно, «сам собой» возник дефицит таких человеческих проявлений, как нежность и верность, забота о близких и родных, ответственность перед своими детьми.
Осознание последствий небрежения опытом предков и движет пером Юрия Куранова. О чем его произведение: о прошлом? о настоящем? о будущем? Мысль писателя скачет по ступенькам ассоциаций от одного исторического факта к другому, не придерживаясь хронологической последовательности, точно из массы рассыпанных деталей собирает целое — животворные семейные традиции, накопленные веками.
Возвышение этих традиций и определяет гражданскую позицию автора. Вне ее не понять поистине бойцовского настроя, с каким Юрий Куранов пишет о любви и счастье, о единстве социального и личного, о трудностях и препятствиях, вызывающих бури и потрясения в семье.
Думается, именно в непримиримом отношении писателя к любым проявлениям эгоизма, в последовательном утверждении крепости уз брака, в открытом и честном слове в защиту высоконравственных отношений между детьми и родителями, братьями и сестрами, старшими и младшими, когда старший всегда оберегает и защищает младшего, а младший неукоснительно почитает старшего и считает своим долгом буквально лелеять отцовский и дедовский опыт, — заключен созидательный пафос курановского эссе.
Но без понимания необходимой полемической направленности этого произведения, вне осознания самобытных черт творчества писателя не воспринять вполне и убежденность, с какой Юрий Куранов пишет: «Для подавляющего большинства мужчин и женщин, девушек и парней во все прошлые времена, сегодня и в будущем брак был и будет пробным камнем стойкости характера, широты сердца, высоты духовных устремлений, требующих не только мужества и самопожертвования, но и глубины совести. Именно в браке, в том, как он произошел, как течет, как завершается, проявляются все самые лучшие и самые отвратительные качества человеческого характера и возможности человеческой личности, каждой в отдельности и всех, вместе взятых, того или иного народа, общества, сословия, класса».
Глава I
Прощание с молодостью, или осенняя фантазия
Тропинка сухо и невесомо стелилась по травянистому склону к озеру. И на самой кромке воды она замирала и поблескивала какое-то мгновение золотистыми искорками у прозрачности вод. Потом сбегала глубже, под воду, и там под лаковой живостью глубины, становилась янтарной, потом матовой, а вдалеке и вовсе исчезала. Только живо и гибко проплывали над нею какие-то полупрозрачные тенистые плотвички, бережно и важно помахивая аккуратными хвостами да поводя вокруг умными, настороженными и одновременно настоятельно-любопытствующими глазками.
Антонина в тяжелых кирзовых сапогах, крупно ступая по рассыпчатой тропинке, со скрипом и шумом спускалась к воде, таща за собою огромный таз настиранного белья, обхватив один край эмалированного таза крепкими, красными от утреннего холода пальцами, а другой край, чуть выщербленный, положив на плотную и крепкую подвижность вершины бедра. Антонина торопилась, потому что гору настиранного за вечер белья надобно было нынче же, чтобы белье, как она выражалась, не прокисло, переполоскать до начала рабочего дня в поле.
За нею не спеша, но легко и упористо, тоже в сапогах, таких же кирзовых, но на босу ногу, спускался Антон. Он тащил на старом, досиня захватанном коромысле два огромных ушата с бельем. Дужки он приделал к ушатам сам из толстой стальной и проржавевшей проволоки, чтобы сподручнее было таскать к воде и оттуда до дома стирку. Не раз он порывался купить жене стиральную машину, как это ныне заведено, но Антонина начисто отметала эту его затею. Механическую стирку она не признавала, она признавала белье только небесной белизны и небесного же чистого запаха, когда простыни, сорочки или рубашки настолько чисты, что начинает казаться, будто только что они появились на свет и сотканы из этой серебристой и прозрачной воды да из этого прозрачного и серебристого воздуха, что над озером.
Спустившись к озеру, Антонина со своей горой белья, утяжеленным тазом, прошла на длинные сосновые мостки, далеко и воздушно уходящие в озеро. Антон же поставил ушаты рядом на песчаный бережок, бережно уложил коромысло и так остался стоять над утренним озером и над мостками, задумавшись.
Пока Антонина вываливала на широкие мостки и раскладывала вдоль них мокрое, скрученное выжиманием белье, Антон прохаживался вдоль берега. Он было закурил, но в чистом и звучном воздухе осеннего утра курить не захотелось. И Антон далеко щелчком отшвырнул от себя окурок. Окурок пролетел в сторону от тропинки и упал в багровую и жесткую траву, оставив после себя в воздухе голубоватую и волнистую дугу дыма. Дуга медленно рассасывалась в воздухе, стремясь исчезнуть, раствориться навсегда со всею своею горьковатой и слегка оскоминной запашистостью.
Пока дуга рассеивалась, Антон решил пройтись вдоль озера и сделал вправо-влево несколько шагов. Потом он просто побрел по высокому песчаному берегу, задумываясь и как бы теряя на ходу ощущение реальности, что часто случается с человеком при вдыхании солнечного воздуха ранней осени. И даже от этой ходьбы, от легкого и призрачного воздуха, окрыляющего дыхание, поднималось и росло в самом Антоне ощущение силы и молодости.
Так Антон шагал в задумчивости некоторое время, пока как будто не очнулся, и показалось вдруг ему, что очутился он в каком-то не очень знакомом уголке озера. Здесь, на тесовых кряжистых мостках, стоял новенький транзисторный приемник. Он поблескивал никелированной отделкой и весь изливался в окрестное пространство воздуха музыкой. Слов среди этой музыки не было, но звучала бойко и современно обработанная мелодия знакомой и когда-то любимой Антоном песни:
Хороши весной в саду цветочки…В воздухе было тепло, над озером стелился влажный безветренный вечер, в звучности которого никелированный великолепно работающий транзистор держал берега и гладкие воды в упоении. Воды озера млели, может быть, и не только от музыки. По водам розовым закатом стелились нежные зеленоватые круги, которые не расходились, как обычно это бывает, а, наоборот, сплывались, все уменьшаясь и стягиваясь, под дальним берегом. Берег этот кустарниковый был хорошо виден. Хорошо видна была в центре этих сходящихся зеленоватых кругов и золотистая, прямо-таки плавящаяся золотом своих намотанных на голову тяжких кос девичья голова. Девушка выбрасывала перед собою, вдоль и наискось, загорелые длинные руки и, бесшумно раздвигая воды, плыла под этой громкой музыкой направо и налево, а то и взад да вперед.
Хороши весной в саду цветочки, еще лучше девушки весной.Антон стоял в этом обволакивающем тепле жарко проникающего внутрь воздуха, смотрел на розовую воду, на зеленые сбегающиеся круги на ней, на тяжкое золото кос, уложенных вокруг головы, и ему казалось, что музыка извлекается из-под этого сверкающего сплетения волос, а не из оставленного на мостках транзисторного приемника. Приемник был как бы сам по себе, он всего лишь воспринимал эту музыку и оглашал ею озеро и берег. Так прошло достаточно времени, чтобы можно было потерять ему счет и контроль над ним. Антону даже стало чудиться, будто воздух темнеет и над водами вдоль берега уже густеют лиловато-зеленые сумерки.
Но девушка все плавала и совсем, казалось, не уставала и не собиралась прекращать свое купание. А музыка все лилась и лилась. И вдруг Антон оттуда, с середины озера, услышал немного насмешливый, но вполне добродушный голос купальщицы:
— Пора бы вам, молодой человек, и честь знать. Полюбовались, и хватит. Не всю-то жизнь вам предаваться музыкальным наслаждениям.
И тут Антон заметил, что рядом с транзистором лежат небрежно брошенные поперек мостков белое платье, голубые холщовые босоножки и золоченый узенький поясок.
— Разрешите же мне выбраться из воды. Не будьте таким настоятельным свидетелем, или, лучше сказать, соглядатаем. — Девушка помолчала, сделав широкий полукруг вокруг мостков и примирительно добавила: — Соглядатаем, согласитесь сами, непрошеным.
Антон оглядел вокруг себя берег и почувствовал, что место это для него совсем незнакомое. Он растерялся.
— Я сам не знаю, как сюда попал, — сказал он, пожимая плечами. — И как отсюда выбраться?
— Да проще пареной репы, — весело откликнулась девушка. — Вон позади вас стоит совсем раскрытая машина. Садитесь и поезжайте.