Теплый пепел
Шрифт:
Книга Вербы не призывает к мщению. Но в ней нет и прощения убийцам. Автор показывает, что зло не может остановиться, оно питается смертями, оно жаждет продолжения, нуждается все в новой и новой подпитке. Порождённое в бандитской войне зло приносит в нашу современную мирную жизнь «страшный новогодний подарок с тонкими проводами, жестко закрепленный на плоском животе» Зуры – героини рассказа «Теплый пепел».
Эта книга написана для тех, кто помнит, кто был изгнан, кто знает, что уже никогда ему не вернуться в родные места. Но ведь и нам, живущим в мирных
Ничего уже не исправить, но ведь можно попытаться предотвратить новое зло. А для этого нужно знать правду.
В. И. Супрун,
доктор филологических наук,
профессор
Кошкин дом
ПОВЕСТЬ
основана
на реальных событиях и фактах, однако любое сходство с конкретными людьми случайно
В страну дураков
(Лена)
– Эй, девушка, ты куда? Подожди!
– Вы что, с ума сошли? Что вы де… Пустите!
– Молчи, Таня. Жить хочешь – молчи!
– Какая Таня? Я не Таня, вы ошиблись! Отпустите! Не поеду я никуда!
– Таня, тихо. Сиди.
– Да не Таня я! Я Лена! Вы ошиблись, наверное! Руки зачем?..
– Таня, Лена – какая разница? Сиди, молчи.
– Я Лена!
Кошка Леночка
(Лена)
Я Лена, Леночка. А еще – Кошка. Так меня зовут друзья и родственники – даже сын Максим. Я родилась и живу в городе Грозном. С семьей, в большом доме – в КОШКИНОМ доме. Из-за него это все, что ли?
Из-за КОШКИНОГО ДОМА меня везут куда-то в пыльной машине чужие мужики – заросшие, грубые, страшные. Мы с подругами раньше про таких говорили «с гор спустились». А зачем они спустились, даже не задумывались. Зато теперь точно знаем причину этого спуска: «Революция называется».
Анекдот. Старый чукча задумчиво смотрит в небо и рассуждает: «Железная птица в небе летит. Самолет называется. Людей в наги поселок везет. Геологи называются. Прилетят, будут водку пить и наших женщин любить. Экспедиция называется».
Вот и у нас теперь: революция называется, «чеченская» революция. На улице стреляют. Зарплату не платят. В магазинах продуктов нет. Хлеб по карточкам. Общественный транспорт не ходит. Редкие прохожие быстро пробегают по улицам, голову в плечи втягивают.
Мертвый город.
В мертвом городе
(Вадим)
Она позвонила мне на работу утром. При этом так плакала, что я не сразу догадался, кто говорит. А это была Нина Сергеевна, домработница отца Кошки.
Я ничего толком не понял из ее бессвязных криков. Ясно было: произошло что-то очень плохое.
Отношения с отцом Леночки, известным ученым, у нас не складывались с самого начала. С того момента, как мы с матерью пришли свататься и он нас выгнал (при этом Кошка ушла вместе с нами, заставив родителей смириться с ее выбором).
Я не оговорился, сказав именно «свататься», а не знакомиться. С родителями Кошки я был давно знаком, так как работал в том же НИИ, правда, в «альтернативной» группе, изобретавшей новые методы разработки нефтяных скважин. Они в значительной мере противоречили признанным и широко известным проектам Леночкиного папы, поэтому он считал меня «авантюристом от науки», брака дочери с которым, естественно, одобрить не мог.
После свадьбы мы с новыми родственниками встречались не очень часто, тем более что папа Майер не вылезал из зарубежных поездок, а я со своими изобретениями (признанными и непризнанными) был прочно прикован к родному порогу.
Правда, в короткий период после смерти моей тещи Майер общался со мной значительно чаще, чем обычно. Но не потому, что проникся родственными чувствами. Просто тесть пытался начать новую жизнь с моей хорошей знакомой Верочкой (на 20 лет моложе его самого) и использовал меня в качестве переговорщика.
Когда Верочка, устрашенная бытовыми проявлениями тяжелого характера Майера, в очередной раз покидала их неустойчивый домашний очаг, тесть звонил мне и просил убедить ее вернуться. Но однажды Верочка ушла навсегда, и, следовательно, надобность в частом родственном общении со мной отпала.
Кошка тоже не очень стремилась к встречам с отцом, который, из-за своих заграничных вояжей, участвовал в ее воспитании опосредованно: преимущественно создавал для него материальную базу (весьма основательную). Такое положение всех устраивало.
И вот теперь я должен был по зову Нины Сергеевны приехать к Майеру немедленно.
Картина, которую мне довелось увидеть, поразила своим причудливым уродством (в минуты волнения я почему-то начинаю говорить, как филолог-Леночка, хотя никогда особым красноречием не отличался). Все предметы в большой майеровской «сталинке» были сдвинуты с мест, опрокинуты, разбросаны, поломаны или разорваны. Сам тесть неподвижно лежал на полу и безучастно смотрел на меня одним глазом, второй же скрывался под огромным багровым синяком.
Из воплей Нины Сергеевны постепенно складывалась общая картина произошедшего. Утром, когда домработница пришла на трудовую вахту, дверь квартиры оказалась гостеприимно распахнутой. А сам тесть и окружающие предметы находились в том же состоянии, что и теперь. Соседи (разумеется) ничего не видели и не слышали.
Приехавшие врач и следователь не слишком усердствовали, потому что случай был РЯДОВЫМ. Такое в последнее время с русскоязычными грозненцами случалось ежедневно, может быть, даже ежечасно. И было практически неизбежным следствием былого преуспевания владельцев жилых помещений и других видов собственности.