TEPSIVA История желтого алмаза
Шрифт:
– Позвольте спросить, Сергей Андреевич, до каких пор наш университет будет сборищем неформалов и прочей нечисти. Полюбуйтесь на это чудо природы, – возмущалась она, проталкивая в кабинет испуганного «котенка». Девушке, на первый взгляд, и шестнадцати лет не дашь, но видок ужас: золотые, раскосые вертикально кошачьи глаза, очевидно цветные линзы; белоснежное личико, явно подкрашенное; черные брови и губы; уши оттягивали невообразимого размера сережки, ниспадающие почти до груди и, в заключение, копна бело-розовых волос, зачесанных метлой, похоже. Белоснежное облегающее платье «Барби», точно подчеркивающие все округлости и ели прикрывающее необходимые места. На плечах свободно расположилась кожаная косуха с неимоверным количеством заклепок и шипов. Колготы в широкую сетку и латексные выше колен сапоги завершали образ Дарьи.
– Кто принял у нее документы. Безобразие, срамота. Я, Сергей Андреевич, отказываюсь принимать у этой гражданки экзамен, пока она не приведет себя в порядок, – предупредила Ирина Викторовна и гневно вышла из кабинета.
– Ваше фамилия, имя и отчество, – как можно строже спросил я.
– Радевич Дарья Афанасьевна, – спокойно произнесла девушка.
– Не может быть? Послушайте, Дарья, может вы знаете своих бабушку и дедушку, лучше бы прадедушку
– Прабабушку и прадедушку я не знала. Они умерли задолго до моего рождения. Мама, папа и дедушка, возвращаясь в деревню из города попали в сильнейший ливень, нашу машину занесло, и они оказались в кювете. Мама и папа погибли сразу, дедушка через сутки в реанимации в больнице. Говорили, что он звал бабушку, ему необходимо было что-то важное сказать, но врачи не пустили в надежде что на следующий день ему должно было стать лучше, так как операции прошла успешно и организму необходимо было отдохнуть. Но жизнь распорядилась по-другому, дедуля умер во сне, тихо и с улыбкой. Я несколько раз пыталась узнать о нашей семье, но баба Груня у нас вторая была. Они с дедом Никифором после смерти Пелагеи расписались уже после пятидесяти лет и в нашей семье, чтобы не обижать бабу Груню, не принято было вспоминать о прошлом. Родители погибли, когда мне было десять лет и все время я жила с бабулей в деревне Липичанка, что возле Желудка. Хотя, мне всегда казалось, что баба Груня знала больше, чем говорила. Она первой знахаркой на деревне была, по нужде и приколдовывала. Меня же учить надо было, кормить, одевать. Наш дом, на всякий случай, все обходили стороной, но как беда случиться к нам первым бежали. Помоги мол, Грунечка: коровка отелиться не может; мужик по бабам ходит; баба ни одного мужика не пропускает; поле не родит; куры дохнут; жена понести не может. Чуть что, толпой бегут, а прошла беда – так мне в глаза кололи, что бабка моя и с чертями водится, и шабаши утворяет. Сколько я с детства наслышалась, сколько проплакала. Как это всегда бывает, что кто-то не по нраву в деревне, так все и ополчаются. Пока родители живы были так все хотели дружить с Афанасием, отцом моим. Он классный и безотказный тракторист был. Всем поможет, вспашет, прокультивирует, подвезет, тогда хорош был. Когда же машину за отличную уборку подарили, всю семью в куркули записали и шушукаться стали. Когда же семья погибла, деревня вся ополчилась на нас с бабулей. То курей украдут, то собаку с цепи снимут и побьют, то дерьмом двери измажут. Но Груня пару раз предупредила, что, если не прекратятся безобразия, она на всю деревню мор нашлет. Слово у бабули было железное, много раз убеждалась в этом. И как по мановению волшебной палочки все безобразия прекратились. Даже наш участковый, дядя Тимофей, несколько раз говорил бабуле, чтобы пошла в сельсовет работать, сразу все на места встало бы и люди по-другому жить бы стали. Но бабуля отнекивалась, необходимостью мной заниматься прикрывалась. Думаю, если бы она согласилась, то точно порядка в деревне гораздо больше было бы. Боялись люди в деревне бабу Груню, уважали и боялись. А дети, видя отношение к бабуле, и со мной дружить не хотели. У меня подружки настоящей за все это время не было. Поэтому, когда я впервые возле речки увидела девочку в ситцевом платье с косичками и рябым усмехающимся личиком, подумала, что и она не будет со мной разговаривать. Она, напротив, улыбнулась мне, сказала, что ее Надя зовут и что она любит стоять у озера и смотреть на воду. Еще она сказала мне что она не из деревни, а далеко от сюда пришла найти одного парня, который здесь у озера толкнул ее на песок и долго больно сзади делал что-то, а затем сунул ее голову в воду и после она ничего не помнит. Я взяла ее за руку, и мы пошли к бабуле. Мы нашли ее в саду собирающей войлочную вишню. Я рассказала бабе про Настю и все что с ней произошло. Бабуля долго смотрела на Настю и попросила спросить у нее как звали ее родителей. «Мама – Оля и папа – Саша», – ответила девочка. Бабуля как стояла, так и села на землю и спросила говорил ли что-нибудь еще парень у озера. Настя сказала, что когда он ей больно делал, то приговаривал: «Дура ты Глаша, смотри как я умею, а ты Федора конюха выбрала». Бабуля попросила спросить у Насте, где она сейчас живет, девочка сказала, что не знает, но каждый день из леса выходит на озеро посмотреть. Когда уже в четвертый раз Груня хотела что-то спросить, я чуть не взорвалась, почему баба разговаривает с Настей через меня, она сама что ли не может вопросы позадавать. Бабуля как будто бы очнулась и сказала: «Сейчас главное участковый, а с этим потом разберемся», – и спешно вышла за калитку. Вечером из города приехала большая милицейская машина, забрали Мишку второгодника и увезли в город. Правильно забрали, всем деревенским ребятам от него доставалась: то мальчикам поджопник выпишет, то за косы девочек потаскает, то сохнущие глиняные крынки покрошит. Меня, кстати, ни разу не трогал, только пройдет и процедит сквозь зубы, что вон бесово отродье пролетело, сплюнет на землю, но руками ни-ни. Тоже бабули боялся. С того случая участковый наш дядя Тимофей как-то по-особенному ко мне стал относиться. Подойдет погладит по голове, посмотрит как-то загадочно и скажет, что вроде молодчинка Дарьюшка. Бабулю как подменили: все травки выучить заставила, и заваривать их по правильному обучила, и книжки не понятные с заклинаниями учить заставляла, и святое писание наизусть заучить заставила. Когда же я не хотела и капризничала, она говорила, что потом в жизни пригодиться. Я не долго кочевряжилась, потому что после Нади ко мне стали приходить разные люди или их образы. Я стала называть их «приходящими». Они приходили и просили о многом, чаще я вообще не понимала, о чем они говорят. И только через несколько лет, когда я прочитала все бабулины книжки, научилась готовить отвары, «приходящие» стали посещать меня реже, а потом и вовсе исчезли. Я втянулась в обучение, и этот процесс мне понравился. Многое узнала, многому научилась и передо мной открылись еще несколько даров. Я научилась чувствовать жив ли человек, или другое живое существо, где прячется и о чем думает. Вы, к примеру, очень заинтересованы во мне, потому что думаете, что мои предки могут быть вашими друзьями и я как женщина…
– Не отвлекайся, пожалуйста, – прервал ее я.
– А, да. В общем, я многое узнала и главное, что заметила, что когда одеваю такие линзы, а они называются «линзы-хищника», то только наглые «приходящие» пытаются говорить, остальные опасаются.
– Ну, а все
– Нет, просто заметила, что кто вызывающе одевается привлекает внимание только один раз на мгновение, а после хоть донага раздевайся никто тебя не заметит.
– Полгода назад у меня умерла бабушка и, слава богу, что мне к тому моменту уже исполнилось восемнадцать лет. Через полгода смогла в наследство вступить. Пусть из наследства только дом и придомовые сооружения остались, но он большой, трехэтажный, крепкий, добротный, теплый с каменным фундаментом, а подвал как еще один этаж. Спасибо большое, папе за дом. Он каждую свободную копеечку в дом вкладывал. Хотел, чтоб внукам было где разгуляться, поэтому и покупателей было много. По местным меркам не дом – это вовсе, а дворец. Из города приезжали покупатели упрашивали, умоляли, угрожали, но я не продала. Около полутора лет назад беженцы из Украины приехали, и председатель попросил поселить их временно у нас. Но как в народе говорят, что не бывает более постоянного, чем временное. Семья Ничепоренко Артем и София и дети Виктор и Ольга как-то естественно вошли в нашу с бабушкой семью. Баба окружила заботой детей и меня, пока София и Артем работали. Мы частенько ужинали вместе, вместе отдыхали и не было ни у нас, ни у них «камней за пазухой». Понимаете, я бы быстро почувствовала неладное. После смерти бабушки София и Артем стали мне дядей и тетей, а их дети двоюродным братом и сестричкой.
– С этим понятно, значит официально ты полная сирота. Но вот с другим придется что-то делать. Дарья, я тебя внимательно выслушал и, если не ошибаюсь, ты сильная девочка. Это так? – спросил я, хотя на тот момент многое мне показалось выдумкой.
– Вы не верите мне? Я вижу.
– Что ты девочка. Я верю тебе, – защищался я как мог.
– Нет это ложь.
– Согласен. Это настолько необычно, что, по правде говоря, многое мне кажется надуманным. Но это наши с тобой отношения и верить или не верить тебе, это уже моя прерогатива. У нас есть проблема посерьезнее. Я понимаю тебе легче спрятаться ото всех за столь экстравагантным видом, но нас не поймут ни в министерстве, ни в управлении образования. Даже стоит тебе только раз в таком виде попасться на глаза ректору и в течении трех минут ты получишь на руки приказ об отчислении за внешний вид. Давай с этим что-то делать. Я предлагаю: пойти со мной на экзамен и как можно быстрее сдать его. Готова? Затем ты пойдешь домой и приведешь себя в порядок, завтра сдаешь следующий экзамен в первой пятерке и сразу ко мне. Кстати, у тебя есть где остановиться? – поинтересовался я у девушки.
– Да-да, я живу у знакомой девочки из нашей деревни, а она на квартире. Хозяйка разрешила пожить на время вступительных экзаменов, – прощебетала Дарья.
Я проводил девушку к Ирине Викторовне и упросил ее, в виде исключения и в рамках оказание помощи круглой сироте, допустить Дарью до экзамена. Она только буркнула: «Я так и думала, что отшлепать ее давно пора, да некому», – но допустила до экзамена. Позже Ирина Викторовна вновь зашла к проректору вся одухотворенная и все щебетала: «Я не понимаю современную молодежь. Какая умничка! Как излагает! Как мыслит! Какие глубокие знания! И такой вид. У человека все должно быть прекрасно и ум, и душа, и внешний вид. Да-да повторяю, и внешний вид. Эту девочку только с закрытыми глазами слушать можно. Не понимаю, бессмыслица какая-то».
– Вы о ком, Ирина Викторовна? – прервал я ее тираду.
– Ну, о той красавице в чулках в сетку. Даше Радевич. Я уже, наверно, перестаю понимать этот мир. Да, пора на покой. Ошиблась я в девочке, так горько ошиблась и обидела зря. Извиниться что ли, Сергей Андреевич?
– Ни в коем случае, вы все правильно сказали. Университет – это храм науки. Храм, а в храме и одежда должна быть соответствующая.
– Я-то понимаю, но какая умничка, какая умняшка. «Потом когда-нибудь извинюсь», – подумала она, выходя из кабинета. Если бы она знала, как скоро ей представиться такая возможность.
Сергей Андреевич буквально на минуту замолчал, остановив взгляд на старинном подсвечнике. Подсвечнику в настоящее время было какое-то неимоверное количество лет: сто пятьдесят или около того. Он перешел им по наследству от прадедушки. Эля много раз рассказывала, что они всей семьей любили ужинать под треск свечей. Сергей Андреевич молча смотрел на подсвечник и только можно было догадываться какое море чувств бушевало внутри.
– Так вот, – продолжил проректор. – Через полгода, ко мне в кабинет вбегает Ирина Викторовна. Взглянув на женщину, я не на шутку испугался. Всегда подтянутая, строгая и гордым, слегка высокомерным взглядом, сейчас она предстала испуганной, несчастной и крайне несчастной женщиной. Опухшее лицо, заплаканные глаза и растекающаяся в нескольких местах тушь довершили образ женщины, пережившей трагическое событие.
– Сергей Андреевич, вы обязаны дать мне отпуск за свой счет, не знаю на какой срок. Позже по возможности сообщу. Заявление я написала с сегодняшнего дня, замену пока возьмет на себя старший преподаватель Соколова Анна Львовна, – как пулемет выстреливая целую обойму, серьезно произнесла Ирина Викторовна.
– Голубушка, у вас что-то случилось? – поинтересовался я, не понимая какую помощь можем ей оказать и, вообще, что случилось. Мои слова стали тем триггером, который резко раскрутил спираль сдерживающий женщину. Она как подкошенная упала на стул возле окна и разрыдалась. Плача, всхлипывая она пыталась что-то рассказать, но ни одного слова было не понять. Я вызвал секретаря, попросил принести успокоительного и пригласить врача. Секретарь никогда не видела эту строгую женщину в таком состоянии, войдя в кабинет застыла в недоумении и мне пришлось заново повторить сказанное, даже слегка прикрикнуть на нее. Через пять минут кабинет наполнился коллегами по университету, успокаивающих Ирину, доктор суетилась с уколом, секретарь и я пытались понять, что сквозь слезы и причитания пытается нам сказать женщина.
III
.
– У Ирины Викторовны мать пропала. Пошла в магазин и уже более девяти часов от нее не поступало сообщений, – тихо сказала девочка с кошачьими линзами, но ее слова в невообразимом бардаке, творящемся в кабинете, прозвучали, как разорвавшаяся граната. Это была Дарья. Кошачьи линзы – это единственный аксессуар, разрешенный мной после первой встречи. Сейчас в дверях кабинета стояла молодая, но уже полностью сложенная девушка со светлыми волосами, неброским макияжем, в приталенном джинсовой костюме. Девушка, как девушка, таких в универе более двух тысяч. Ирина Викторовна приподнялась с дивана, на который ее переместили со стула и произнесла: «Откуда ты, девочка, знаешь?» – спросила преподаватель, прекратив истерику и пристально вглядываясь в девушку.