Терек - река бурная
Шрифт:
— Не брешу, упал человек…
…Лежал убитый «а белых прибрежных голышах вниз лицом, руками вперед. Стеганая бекешка топорщилась на спине, босые ноги торчали из закатанных штанин. В одной руке был зажат хвосток кукана, на котором серебрилось с десяток рыбиц. Видать, бежал — пуля сзади догоняла.
В толпе сбежавшихся на выстрел галдели:
— Темень проклятая…
— Бабы, хочь бы крисало кто захватил…
— И што ты за казак, ежели крисала у тебя своего нету…
— Да вишь ты, я без порток выскочил…
— Да кто ж это, дайте поближе глянуть…
Антон дрожащими руками стал высекать огонь.
Подожгли фитиль, кто-то перевернул убитого лицом кверху.
— Тю! Осетин…
В толпе кто-то облегченно вздохнул:
— Фу-у, а я трошки не умерла с испугу. Думала, кто наш…
— И как-то его на Белую занесло?
— Рыбалил должно… Несмышленыш совсем… Лет пятнадцать…
— Господи Исусе, да то ж Кочергин батрачок! — взвыла соседка Бабенковых.
— Ах, чтоб тебя! Он и есть! Порыбалить, должно, с хозяйского двора отлучился.
— Кто же это его?
— Антон Литвийко, бают, видел…
Антон в десятый раз принялся рассказывать, как он лез через плетень (о том, что он гуляет с Гашкой Бабенко, знали все, скрывать было нечего), как услышал выстрел, как бросился к речке и с берега увидел в саду у Макушовых огни, услыхал оттуда пьяные голоса. Там, у Макушовых, нынче гуляли — пуск своей вальцовки хозяин отмечал. Все офицерье да богатеи-станичники там кутили.
— Неужто оттуда кто?
— Будет теперича возни… Кто да что — поди разбирайся…
— Добро было при царе-батюшке: хлопнули туземца на казачьей земле — некому и отвечать было, не ходи, значит» по чужой землице…
— Ну ты! Чай, он тоже не нехристь какая-нибудь. Видишь, гайтан от креста…
— Мать в пастушата отдавала небось не от жиру!
— Знаю я иху семью — бобыльская, отец на заработках сгинул…
— А что ж с ним делать теперича?
— Общество завтра решит… А атамана сейчас бы сюда пбзвать надо…
— У Макушовых он…
— И чего завтра дожидаться, — вылез вдруг из толпы совсем протрезвевший Кирилл Бабенко. — Убитый на моей земле — так, может, опчество решит завтра, что мне и издержки нести? Кочерга-то небось отбрешется. Не хочу… Все тут слыхали, как Литвий-ко брехал? Так, кто его знает, не спутал ли он чего… Покуда мы с Данилом чихирь пили… Нехай, одним словом, по добру-здорову согласие дает с рассветом убитого в Христиановское отвезти.
— Таточка! — взвизгнула Гаша, цепляясь в темноте за Антона.
— Не гавкай, шкуреха! Мне за твоего полюбовника не дюже хочется хлопоты принимать…
— Вы это шутите, дядько Кирилл, или взаправду? — заикнулся Антон.
— Чего шутковать? Дело Бабенко гуторит. Ты свидетель — ты и ответчик! — загалдели вокруг.
— Ежли не виноват, чего тебе бояться в Христиановское ехать? А общество все одно кому-нибудь поручит отвезти… Не ждать же осетин сюда?
— Верно, Литвийко, вези ты, коль уж нарвался.
— Трухнул? — в самое ухо Антона, щекоча его мокрыми усами, спросил Данила Никлят. И совсем шепотом:
— Кирюшка-то, глянь, как шкура выворачивается, да только и мой тебе совет: езжай сам, подозрения с себя снимешь. К кунакам моим, Гокоевым, заедешь, они заступятся, ежли что…
— На ляд мне твои кунаки! Кровников с их заступом наживешь! — со злобой огрызнулся Антон.
Люди, считая вопрос исчерпанным, стали расходиться. Данила пристал к Антону и всю дорогу, до самой Антоновой хаты, наставлял его уму-разуму.
Антон почти не слушал: перед глазами все еще торчала мертвая рука, зажавшая кукан с рыбой.
Вырвавшись из горных теонин, долго еще не может успокоиться Терек: шумно пенится на перекатах, тащит за собой многопудовые валуны. А кругом уже нет и признака гор, они лишь на горизонте — манят холодной первобытной своей красой. Где-то там, за ними, Грузия, еще дальше — Армения, а за нею — Турция и Персия, с которыми русские цари издревле воевали за Кавказ. В том месте, где Терек вырывается с гор на равнину, стоит Владикавказ и берет начало Военно-Грузинская дорога. Чтобы охранять этот святой ключ в глубины Кавказа, русские цари издавна использовали жившее возле, в ущельях северного склона хребта, красивое и гостеприимное племя осетин.
Еще в бытность на Кавказе генерала Ермолова разрешено было осетинам переселиться из тесных горных аулов во Владикавказскую котловину, создать здесь свои селения, с которых позже, опираясь на обласканных и задаренных осетинских феодалов, цари беспощадно взимали непосильные поборы натурой и тяжкую дань крови.
Тут и там среди осетинских селений вкрапило русское правительство военные казачьи поселения, которые вместе со старыми казачьими станицами, селившимися на Тереке без царской воли еще в шестнадцатом веке, образовали самоуправляемое Войско Терское.
Силой Войска Терского царизм защищал южные границы государства, опираясь на него, завязывал войны с Турцией и Персией, держал в узде вольнолюбивые горские племена. И за то даровал он казакам, кое-какие вольности внутри их организации и в отношениях с кавказскими народами, попавшими в пределы Войска.
Освоившись и разбогатев, казачьи поселения сильно потеснили коренных жителей края. Сократилось число земель, данных Ермоловым в распоряжение осетинских общин. Совсем лишились земли ингуши, жившие юго-восточнее Владикавказа; казаки Сунженской линии захватили их селения на плоскости, насильственно заперли народ в горах. Силой держались в горах и чеченцы. Страдали от безземелья и малоземелья кабардинцы и балкарцы. К двадцатому веку территория Войска Терского равнялась по размерам среднему европейскому государству. Целых пять областей — «отделов» — Пятигорский, Моздокский, Владикавказский, Грозненский и Кизлярский — пришлось создать ему для удобств управления.
Самые стародавние казачьи станицы возникли в Кизлярском отделе — в низовьях Терека, на Гребне, где река вплотную подходит к чеченским холмам. Здесь селились русские староверы, бежавшие от реформ Никона. Обосновавшись, они многое переняли из быта горцев. Эти-то гребенские казаки и составляли корень всего терского казачества. Позднее был заселен средний Терек — от Моздока до Пятигорья и выше. Здесь уже были беглые крепостные — русские и украинцы. Наконец, самый верх Терека уже по воле царя заняли переселенцы с Черниговщины и с Харьковщины — чистые хохлы. Вот почему на Тереке что ни станица, то свой говор, свои песни, свои обычаи. А часто и смесь всех говоров и всех обычаев.