Тереза Батиста, Сладкий Мед и Отвага
Шрифт:
В жизни доктор не испытывал особых трудностей. Хозяин самой большой клиники в городе, где трудились, чтобы выжить, четверо врачей, он получал всё необходимое и содержал семью с учетом желания доны Брижиды жить с определенным шиком, как и положено первой даме общества, и даже купил и содержал дом на Соборной площади. Добрую же часть его клиентов составляли те несчастные, у которых не было ни кола, ни двора. Очень многие приходили в консультацию из-за тридевяти земель; самые имущие приносили ему в качестве гонорара либо сладкий маниок, либо батат, либо плод хлебного дерева, а неимущие – сказанное с дрожью в голосе пожелание «Бог вам заплатит, сеу доктор». А некоторые даже получали деньги
Выборы доктора в префекты, поддержка партии, членом которой он являлся, годы административной деятельности, сократившийся рабочий день в клинике из-за растраты, совершенной Умберто Синтрой – казначеем учреждения, единомышленником и вождем предвыборной кампании, одним из оплотов победы, полная утрата сданного под залог дома и особенно последующая шумная предвыборная кампания сразили и разочаровали Убалдо Курвелу, оставив его без гроша в кармане.
Из предвыборной кампании он вышел с пошатнувшейся нервной системой и тяжелым сердцем. Обрушившиеся вдруг неудачи не оставили ничего от его привычной веселости, сделали грустным и беспокойным, не сохранив за ним даже славы доброго и милого человека. И, когда глаза доны Брижиды после похорон мужа высохли и она занялась оставленным ей наследством, ничего, кроме жалкой пенсии вдовы врача народного здравоохранения и уже потерянных счетов за консультации, она не получила.
Два года спустя после незабываемых похорон доктора Убалдо Курвела, в которых участвовали, сопровождая гроб от церкви до кладбища через весь город Кажазейрас-до-Норте, бедные и богатые, единомышленники и противники, правительство и оппозиция, частные и обычная школа, положение доны Брижиды и Дорис сделалось невыносимым – отданный в залог дом они почти потеряли, получаемой пенсии не хватало, кредит был исчерпан. И, как ни старалась дона Брижида скрыть их стесненное положение и превратности судьбы, внешний вид выдавал её. Торговцы требовали погашения счетов, добрая память о докторе постепенно меркла, со временем забывалась, прожить с дочерью на имеющиеся у вдовы деньги не представлялось возможным.
Неизбежность оставить трон Матери-Царицы дона Брижида видела четко. Первая дама города при жизни мужа-префекта и после его ухода с этого поста продолжала держаться высокомерно, но после его смерти сделалась просто надменной. Одна из городских кумушек, дона Понсиана де Азеведо, у которой был язык без костей, а трепать его ей нужно было на самой большой площади города, как-то на празднике Богоматери Санта-Анны назвала дону Брижиду Мать-Царица, но запал злости не сработал – титул доне Брижиде пришелся по вкусу.
Сама для себя она еще была в мантии и со скипетром, но обмануть кого-либо другого уже не могла. Мстительная и неугомонная дона Понсиана де Азеведо в один из вечеров прикрепила к двери дома доны Брижиды вырезку из журнала: «Царица Сербии в изгнании терпит голод и закладывает драгоценности». Драгоценностей у доны Брижиды было около полдюжины, и все они, кроме нескольких колец, были проданы турку из Баии, бродячему торговцу, скупающему по домам золото и серебро, испорченные фигурки святых и старую мебель, вышедшую из моды мебель, плевательницы и фарфоровые горшки. Однако проданные драгоценности голода не утолили, и она и ее дочь продолжали его испытывать, и вот неожиданная любезность капитана Жусто в тот самый момент, когда все торговцы отказали им в
Любезность, возможно, не совсем то слово. Не слишком образованный Жустиниано Дуарте да Роза не был человеком ни тонким, ни обходительным, ни понимающим намеки. Однажды, проходя мимо дома доны Брижиды и увидев её в окне, он остановился и сказал, даже не поздоровавшись:
– Я знаю, что ваше превосходительство покупает продукты в вонючих магазинах, так как не имеет возможности покупать в других. Так вот, в моём магазине вы можете брать в кредит всё, что захотите. Доктор относился ко мне не лучшим образом, но он был просером.
Капитан узнал это слово в последней своей поездке в столицу. Неподалеку от Дворца, где проходят приёмы, некто, представив ему государственного секретаря, сказал: «Доктор Диас – просер правительства». Жустиниано слово понравилось, и особенно потому, что знакомый употреблял его и по отношению к капитану: «Ваше превосходительство, капитан Жустиниано Дуарте да Роза, ваш престиж в сертане растёт. Я думаю, что очень скоро вы тоже станете просером». Удовлетворенный услышанным, капитан оплатил пиво и сигары беседующему с ним свободному журналисту и, смирив гордость, спросил:
– Просер, а что это такое? Знаете, эти иностранные слова…
– Просер – это политический шеф, важная фигура в государстве, человек образованный, значительность которого подтверждена общественным мнением. Например: Руй Барбоза, Ж. Ж. Сеабра, Гоэс Калмон, полковник Франклин…
– Оно французское или английское?
– Немецкое, – ответил болтун, заказав себе еще пива.
У просера определенные обязанности, а не только то, что он противостоит чему-то в момент политической кампании. Это ясно. И смерть стирает всякие расхождения во взглядах, сказанное уже не сказано, оскорбления и обиды хоронятся с усопшим, доктор был просером – и всё. В магазине счет открыт, ваше превосходительство.
Невероятный, неожиданный подарок; несколько дней спустя дона Брижида обнаружила причину открытого ей кредита и сближения её с семьей капитана. Она была сражена, нет, нет, не может быть, невозможно поверить! Какой-то абсурд, даже представить невозможно, но факт: капитан положил глаз на Дорис и кружил вокруг её юбок.
Да юбки-то короткие, детские, и туфли без каблуков; дона Брижида не относилась к дочери, как к девушке, хотя ей четырнадцать и пришли месячные, и одевала её, как девочку, что было дешево и говорило за отсутствие перспектив. Никогда в голову доне Брижиде не приходила такая простая мысль, что кто-то может интересоваться Дорис, этой молчальницей, замкнутой в себе девочкой, трудно сходящейся с кем-либо, без друзей и подруг, всей во власти церкви: месс и новен. «Эта будет монахиней», – повторяли кумушки, и дона Брижида не разуверяла их, нет. Другого пути она и сама не видела, как не видела лучшего решения всех их жизненных проблем.
Дорис унаследовала от отца лабильность нервной системы, с легкостью на всё обижалась, плакала по пустякам, пряталась по углам с четками в руках. О физических данных дочери дона Брижида предпочитала помалкивать, хоть и не такая она была уродина. Глаза большие, светлые, испуганные, волосы белокурые, вьющиеся, вот фигура – да, тощая: кости и кожа, ноги как щепки, плоская, как доска, однако имела влюбленного. Дона Брижида, в чьей материнской любви никто не может сомневаться, прижимая дочку к своей роскошной груди Матери-Царицы, драматически говорила: «Моя золушка!» Да, явно Иисус, как очарованный принц, отметил эту золушку Сержипе, а монашки педагогического училища и больницы воспитали в ней склонность к задумчивости и молчанию. Жестокие же соученицы-школьницы прозвали ее Матушка Скелет.