Тереза Батиста, Сладкий Мед и Отвага
Шрифт:
Где же та величественная сеньора дона Брижида, первая дама округа, вдова достойного доктора Убалдо Курвело, Мать-Царица, которая организовывала свадьбу? Путаются в её голове события, разум слабеет. Стала небрежна в одежде, пятна на юбке и на блузке, стоптанные туфли, не причесана. Забывает всё – факты, числа, детали, память плохая, непостоянная. Дни за днями проводит в раздумье и разговорах сама с собой, в заботах о внучке, и вдруг что-то её уводит, и она погружается в галлюцинации. Чудовища её преследуют, перед ней адское племя, его возглавляет Боров, который сожрал её дочь и собирается сожрать внучку.
Однако память её четко хранит совершенное ею преступление. Да, потому что она, дона Брижида Курвело, так же, как Габи, кормила Борова и Терто Щенка Оборотня,
Не пытайтесь, пожалуйста, свалить на её невинность, счесть её жертвой, обманутой обстоятельствами, принявшей капитана за человека, спутавшей грязный сговор с достойным свадебным контрактом. Она расплачивается за свои грехи и совершенное преступление по счетам. С самого начала она всё знала, знала по первому взгляду капитана на проститутку и никогда не разрешала себя обмануть – проводила ночи без сна, размышляя над поступками капитана, и даже приобрела дар предугадывать его мысли и предвидеть будущее.
Знала, но не желала знать, молчала, проглатывала все обиды, закрыла глаза на обнаруженную чахотку у дочери и тем закрыла солнце жизни, оправдала капитана, погрязшего в преступлениях, и повела дочь к алтарю, а позже – к девичьей постели, тут же, пока еще не разошлись приглашенные на свадебный пир. Боров ел её по кусочкам за завтраком, за обедом, за ужином. Сделал Дорис беременной, а она всё худела и становилась меньше, когда же она умерла, хоронить было нечего.
За такое преступление Всемогущий Господь и наказал дону Брижиду, превратив её жизнь в ад в проклятом доме её зятя, что стоит на землях, приобретенных им нечестным путем, где трудятся голодные наемные рабочие, устраиваются петушиные бои и теряет невинность бесконечная вереница девочек. Девочек и девушек, иногда зрелых женщин, но редко. Сколько их перебывало здесь после смерти Дорис? Дона Брижида потеряла им счет, не говоря уже о тех, что бывали в городском доме, магазине и на ферме.
Многое она забывает, а что и помнит, то помнит половину. Забывает она страстное желание Дорис выйти замуж за капитана и её безрассудство: войти с женихом в альков, когда еще не разошлись приглашенные на свадьбу, ведь дона Брижида не противилась свадьбе, но Дорис, циничная, до сумасшествия гордая и невоздержанная, сделала это демонстративно. Вычеркнут из памяти и образ Дорис, сидевшей в комнате новобрачных за туалетным столиком и зло, с издевкой с ней разговаривавшей. Зато восстановлен образ наивной, бесхитростной девочки-школьницы с опущенными долу глазами, Христовой невесты с четками в руках, с мистическим рвением читающей молитву. Жертва материнской амбиции и завораживающей роскоши капитана.
Исчез из памяти доны Брижиды и образ влюбленной и покорной супруги капитана, сидящей, подобно рабе, у ног хозяина. Десять месяцев длились замужество Дорис и её жизнь, они пролетели, как десять отданных страсти дней для Дорис и как десять веков унижений и позора для доны Брижиды.
Как не было раньше, так и не будет никогда потом такой преданной и страстной супруги, как Дорис, она все десять месяцев провела в постели, ублажая капитана. И тут же, после медового месяца, забеременела, но страсть не отступила, а продолжала жить в ней до самых родов. Внимательная к малейшей прихоти хозяина и мужа, она всегда молила его о взгляде, ласке и постели. А с какой гордостью она шла под руку с Жустиниано в кино в те редкие дни, которые для неё выпадали. Однако вычеркнуть из памяти недостойные сцены дона Брижида, как ни старалась, не могла: Дорис сидит, согнувшись над тазом, и моет ноги капитана, ноги свиньи, и целует их. Целует палец за пальцем. Раз или два капитан, играючи, отталкивает её ногой, уперевшись в лицо, и хрупкие косточки, обтянутые кожей, падают на пол. Сдерживая слезы, Дорис улыбается, это же веселая шутка, мама. Таковы ласки капитана.
Сколько унижений, Боже! Но Дорис находила удовольствие в подобной жизни: желание лечь в постель с мужем, принять его
Вначале, полная планов и требований, дона Брижида попыталась разговаривать с зятем, ища взаимопонимания. Как-то во время ужина сделала скромное предложение переселиться в город, в дом на Соборной площади, собственный дом, он же не сдается внаем; это достойная жизнь для такой уважаемой семьи, и не дорого стоит, к тому же большую часть продуктов они будут брать в своем магазине, обслуга и портниха, как правило, работают за стол в доме, почти бесплатно; они будут принимать друзей, достойных людей общества, дона Брижида все это умеет делать с учетом всего необходимого и в то же время дешево. Капитан положил вилку и нож на тарелку, облизал пальцы, испачканные в фейжоаде, и спросил:
– Только это? Ничего другого?
И ни слова больше, чтобы объяснить свою мысль, разговор был закончен. Спустя несколько дней вдова узнала, что дом сдан внаем одному протеже Гедесов, хозяину перегоноводочного завода. Всё еще витая в облаках, дона Брижида вступила с капитаном в спор и перешла от предложений к требованиям. Распоряжаться домом, даже не спросив её мнения, – какая дерзость! Где же они будут теперь жить, когда им придется остановиться в городе, или зять думает, что дона Брижида мечтает сгнить в этом лесу? Радоваться комнатам, что имеются за торговой частью дома, и жить вместе с останавливающимися в них бродячими торговцами? Собственно, за кого её капитан принимает? Она не кто-нибудь.
Высказавшись открыто, дона Брижида тут же умолкла, и навсегда. Дона Брижида говорила с подъемом и возмущением, когда капитан взорвался:
– Дерьмо!
Дона Брижида так и не закрыла рта, и не опустила поднятой вверх руки. Капитан расстреливал её своими маленькими глазками. Какой дом, даже полдома, кто выкупил закладную? Сколько надменности, фидалга [27] навозная, мешок навоза – вот кто она такая, у неё ни кола, ни двора, и если здесь её кормят и дают угол, то только потому, что она мать Дорис. Если ей угодно оставить его дом, голодать в городе, жить на государственную пенсию, дверь открыта, пусть уходит, и чем быстрее, тем лучше, её никто не удерживает. Но, если хочет продолжать жить здесь, жить за его счет, пусть проглотит язык и заткнется раз и навсегда.
27
Дворянка.
Где же в этот позорный час была Дорис, чтобы поддержать мать, придать ей сил в борьбе за свои права? На стороне своего мужа, всегда на стороне мужа против матери:
– Мама, вы становитесь невыносимы. Жусто еще очень терпелив. У него столько проблем, которые надо решать, а вы испытываете его терпение. Из любви к Богу оставьте это, дайте нам жить спокойно.
Однажды, слушая жалобы матери, вернувшейся из города, Дорис поднялась с места и, выйдя из себя, сказала:
– Прекратите говорить всё это, немедленно, если хотите жить здесь. Вы живете здесь из милости и еще жалуетесь.
Рухнул трон царицы – фидалга навозная, с помутившимся разумом. Угрюмая, ушедшая в себя, сохраняя остатки достоинства, она перестала разговаривать с зятем и Дорис. Стала разговаривать сама с собой, гуляя по лесу.
Что касается Дорис, то у неё не осталось даже следов достоинства, стыда, самолюбия, тряпка в руках мужа, который вскоре же после женитьбы вернулся к своим прежним привычкам и поведению человека свободного.
Частенько капитан возвращался домой под утро, от него несло дешевыми духами с резким запахом – явное доказательство его неверности жене, и Дорис хорошо это понимала, а вот Жустиниано Дуарте да Роза даже в голову не приходило попытаться скрыть от супруги свои похождения. Больше того, вернувшись от другой, с которой он только что был в комнате за торговой частью дома или в пансионе Габи, капитан тут же на десерт брал Дорис, и эта худышка не пасовала, нет, а, наоборот, брала верх над всеми, ах, нет и не было проститутки, которую капитан мог бы сравнить с Дорис.