Тереза
Шрифт:
Нюлльхайм же посещал семейство Фабиани чаще, чем это было необходимо для их занятий с Карлом, более того, иногда случалось, что Карла даже не было дома. Тогда он сидел в комнате Терезы и восторгался ее ловкими руками, вышивавшими яркие цветы по серо-лиловой канве, или же слушал, как она худо-бедно справляется с ноктюрном Шопена на расстроенном пианино. Однажды он спросил, по-прежнему ли она хочет стать учительницей, как сказала ему при случае. Она не нашлась что ответить. Ей было ясно одно: она ни за что не останется в этих комнатах, в этом городишке. Как можно скорее она хотела, вернее, должна была получить какую-нибудь специальность, и лучше где-то в другом месте, а не тут. Домашние обстоятельства начали заметно ухудшаться, это не было тайной и для Альфреда. Однако мать по-прежнему — об этом Тереза помалкивала — принимала в доме своих приятельниц или тех, кого она так называла; иногда к ним присоединялись мужчины,
Во время следующего визита в больницу, которого Тереза ожидала чуть ли не с ужасом, поначалу все было хорошо, и она даже немного успокоилась. Отец беседовал с нею как в прежнее время, ровно, почти весело, водил ее по аллеям обширного больничного парка точно дорогую гостью. И только под конец перечеркнул все надежды Терезы, заметив, что при следующем визите он, вероятно, сможет ее встретить уже в генеральском мундире.
Когда на другой день она рассказала Альфреду Нюлльхайму о своем посещении больницы, тот попросил ее в следующий раз взять его с собой. Он намеревался — и это было известно Терезе — изучать медицину и стать невропатологом и психиатром. Спустя несколько дней они встретились за городом, словно на тайном свидании, и вместе проделали путь до больницы, где подполковник приветствовал их как желанных и даже с нетерпением ожидавшихся гостей. На этот раз он рассказывал о гарнизонах, где ему довелось служить в молодости, а также о поместье в Хорватии, где он познакомился со своей женой, причем о ней он говорил так, будто она давно уже умерла. А то, что у него есть сын, он, видимо, совершенно позабыл. Альфред был представлен также лечащему врачу, который общался с ним весьма любезно, почти как с молодым коллегой. Терезе показалось неприятным и даже весьма больно задело, что на обратном пути Альфред говорил об этом визите без всякой грусти, скорее в приподнятых тонах, как о каком-то необычном и для него в известной степени важном событии, и не заметил слез, которые текли по ее щекам.
В эти дни Тереза обратила внимание на то, что ее одноклассницы демонстративно изменили свое отношение к ней. Они шептались между собой и обрывали разговор, когда она оказывалась поблизости, а учительница больше вообще не говорила с ней ни слова и не обращалась ни с какими вопросами. По пути домой из школы никто из девочек не желал идти вместе с ней, а в глазах Клары Траунфурт, единственной, с кем она сошлась поближе, мелькало, как ей показалось, нечто похожее на жалость. От нее Тереза наконец узнала, что вечеринки у ее матери в последнее время утратили прежний вполне невинный характер, более того, утверждалось даже, что госпожу Фабиани недавно приглашали в полицию, где ей было сделано внушение, и теперь Тереза припомнила, что в последние две-три недели те компании и в самом деле перестали собираться в их доме по вечерам.
После таких открытий, сделанных с помощью Клары, Тереза, сидя за обедом с матерью и братом, заметила, что Карл ни разу не обратился к матери. Она вспомнила, что это молчание длится уже больше недели. Когда Карл поднялся из-за стола, а мать тут же удалилась в свою комнату, Тереза облегченно вздохнула, но, оказавшись в одиночестве за столом с неубранной посудой, на который из открытого окна падали лучи весеннего солнышка, она долго сидела неподвижно, не в силах шевельнуть ни рукой, ни ногой, словно в дурном сне.
В ту же ночь ее внезапно разбудил неясный шум в прихожей. Тереза услышала, как осторожно открыли и заперли дверь, после чего на лестнице послышались тихие шаги. Она поднялась с кровати, подошла к окну и посмотрела вниз. Через несколько минут дверь в парадном открылась, из нее вышла пара — господин в мундире с поднятым воротником и закутанная до глаз дама. Оба они быстро исчезли за углом. Тереза решила потребовать у матери объяснения. Но когда представился случай, ей не хватило смелости. Она вновь почувствовала, до какой степени недоступной и чужой стала для нее мать. Более того, в последнее время вообще ощущалось, что стареющая женщина как бы намеренно дает волю своему и без того вздорному нраву. Она бесцельно бродила по квартире странной шаркающей походкой, что-то бормотала себе под нос и сразу после еды на долгие часы запиралась в своей комнате, где принималась писать скрипучим пером на больших листах бумаги. Сначала Тереза предположила, что мать сочиняет защитительную или обвинительную записку в связи с вызовом в полицию, потом решила, что та, вероятно, записывает свои воспоминания, о чем раньше не раз говорила. Но вскоре выяснилось — госпожа Фабиани однажды упомянула об этом за столом, как об известном и, в сущности, само собой разумеющемся факте, — что она пишет роман. Тереза невольно бросила на брата изумленный взгляд. Но тот смотрел мимо нее на солнечные зайчики, плясавшие на стене.
В начале июля Карл Фабиани и Альфред Нюлльхайм сдали экзамены на аттестат зрелости. Альфред выдержал их лучше всех в классе, а Карл всего лишь удовлетворительно. На следующий день Карл уехал, попрощавшись с матерью и сестрой так коротко и прохладно, словно собирался к вечеру вернуться. Альфред же, который согласно их договоренности должен был сопровождать его, остался в городе под предлогом легкой простуды своей матери. Он по-прежнему почти ежедневно появлялся в доме Фабиани, сначала для того, чтобы забрать свои книги и тетради, а потом чтобы узнать, нет ли вестей от Карла. Как-то само собой получилось, что за этими визитами последовали все более длительные прогулки с Терезой, поскольку погода в те летние вечера стояла прекрасная.
Однажды, сидя на скамейке в парке на горе Монах, он опять сказал, что для изучения медицины собирается осенью поступить в Венский университет. Для Терезы это не было новостью, как, правда, и большая часть того, о чем он говорил. Альфред также признался ей, что отказался от путешествия во время каникул лишь затем, чтобы провести эти последние два месяца рядом с ней, что тоже не было для нее неожиданностью. Она выслушала все это холодно, скорее даже со сдержанной досадой, ибо восприняла его слова так, будто этот юноша, при всей своей скромности, осмелился предъявить ей долговое обязательство, платить по которому у нее не было особой охоты.
Мимо них прошли два офицера. С одним Тереза была давно шапочно знакома, как и с большинством офицеров расквартированных в городке полков, второго она видела впервые. Он был худощав, темноволос и гладко выбрит, ей бросилось в глаза, что фуражку он нес в руке.
Он мельком глянул на Терезу, но, когда Нюлльхайм и другой офицер обменялись приветствием, он тоже поздоровался, а поскольку был без головного убора, то ограничился лишь быстрым кивком и посмотрел на нее смеющимися глазами. Однако, проследовав мимо, он не обернулся, чтобы еще раз взглянуть на нее, чего она, собственно, ожидала, и вскоре исчез вместе со своим спутником за поворотом аллеи. Разговор между Терезой и Альфредом как-то не клеился, оба поднялись и в наступивших сумерках медленно спустились с горы.
Ожидалось, что Карл вернется домой в начале августа. Но вместо этого пришло письмо, сообщавшее, что он вообще не собирается возвращаться в Зальцбург и просит отныне пересылать положенную ему небольшую ежемесячную сумму в Вену, где ему уже удалось через объявление в газете получить место репетитора одного гимназиста. Письмо заканчивалось кратким вопросом о самочувствии отца и приветами матери и сестре, в нем не ощущалось ни малейшего сожаления по поводу, вероятно, окончательной разлуки. На мать содержание и тон письма не произвели особого впечатления. Зато Тереза, хотя ее отношения с братом и стали постепенно весьма прохладными, до такой степени почувствовала себя одинокой, что даже сама удивилась. Она обиделась на Альфреда за то, что он не сумел помочь ей избавиться от этого чувства, а его робость теперь стала казаться ей смехотворной. Но когда он во время загородной прогулки приобнял ее и слегка прижал к себе, она подчеркнуто резко высвободилась и даже при прощании у городских ворот держалась холодно и пренебрежительно.
Наконец мать упрекнула Терезу в том, что она совсем не заботится о ней и что свободное время удочери находится, по всей видимости, лишь для господина Альфреда Нюлльхайма. Тереза тотчас отправилась вместе с ней на прогулку, при этом она заметила, что две дамы, ранее бывавшие в доме Фабиани, не поздоровались с матерью. На следующий день мать и дочь отправились на более долгую прогулку за город. Выйдя за городские ворота, они повстречали пожилого усатого господина с густой проседью, который собирался, видимо, пройти мимо них, но внезапно остановился и воскликнул с некоторым волнением: «Госпожа Фабиани, если не ошибаюсь?» Назвав усатого господина графом, мать представила ему Терезу, а он осведомился о самочувствии подполковника Фабиани и рассказал, хотя никто его об этом не спрашивал, что два его сына воспитываются теперь, после недавней кончины его супруги, в одном из французских пансионов. Когда он раскланялся, госпожа Фабиани обронила: «Это граф Бенкхайм, бывший начальник военного округа. Ты его не узнала?» Тереза невольно оглянулась. Ей бросились в глаза его худоба, его элегантный, слишком светлый костюм, а также по-молодому стремительная, подчеркнуто пружинистая походка. Удалялся он более быстрыми шагами, чем шел ранее.