Терминатор

Лякмунт

Поначалу ощутилась лишь досада – общение с кем бы то ни было совершенно не отвечало моему настрою. Пока я шел к двери, досада сменилась недоумением. В нашем «буржуйском» доме совсем не принято одалживаться у соседей солью или обращаться с просьбой перехватить сотню до получки, тем более, ранним утром в субботу. У самой двери недоумение сменилось беспокойством, которое, впрочем, рассеялось, когда на мой неприветливый вопрос «Кто там?» я услышал знакомое рычание:

– Свои, Траутман, открывай!

Петров мимоходом поздоровался, поставил на пол принесенную с собой объемную спортивную сумку и тут же быстро и уверенно направился на кухню. Я некоторое время посверлил осуждающим взглядом удаляющуюся спину в пиджаке цвета крема-брюле и потащился вслед. К тому времени,

как я оказался на кухне, Петров успел приготовить себе чашечку кофе, после чего гостеприимно спросил, не хочу ли я тоже. В ответ я слегка покачал у него перед носом своей чашкой, которую продолжал держать в руке и максимально приветливым голосом сообщил, что рад видеть своего друга в любое время суток. Без тени смущения Петров подтвердил, что никогда в этом не сомневался и предложил мне присесть. Присесть мне пришлось на гостевой стул, поскольку на моем уже расположился ранний гость. Я не знаю, каким образом все без исключения посетители этой кухни определяют, что именно этот стул, стоящий именно на этом месте, является моим любимым – все стулья абсолютно одинаковы. Но все гости безошибочно располагаются как раз на моем. Было бы странно, если бы мой бесцеремонный друг сделался бы исключением из этого неприятного правила, да он и не сделался. Глядя на Петрова, смакующего кофе, я вспомнил о своей идее, которая меня так порадовала, и спросил:

– Не знаешь, король Артур – историческая личность?

– В каком смысле?

– Действительно ли существовал король Артур, рыцари круглого стола и всё такое?

– Вроде бы да, никогда этим специально не интересовался, а ты к чему это?

– Да так, – разочарованно промямлил я, – одна идея пришла в голову, – при этом я почувствовал, что всё творческое горение куда-то подевалось, что я очень устал за прошедшую неделю, а на дворе стоит раннее субботнее утро, и в это время приличный человек должен еще спать. Последующие слова гостя несколько замедлили моё сползание в пучину усталости и безразличия:

– Траутман, дело серьезное, срочно нужна твоя помощь.

– Не беспокойся, я написал подробный отчет о произошедшем вчера. Если хочешь, давай прямо сейчас посмотрим. Возможно, с твоей помощью удастся что-нибудь еще вспомнить, нужно спешить, пока из головы всего не выдуло.

– Нет. Я говорю о другом деле.

– О другом!? Ты что, каждый день сталкиваешься с переносами во времени? Ты способен сейчас думать о чем-то другом? – я был искренне изумлен.

– Речь идет об очень серьезном. На время придется отвлечься от этой новой секвенции. Тем более что у нас еще есть десять дней до следующей встречи с этим твоим Мейером. То, с чем я пришел, весьма срочно. Не далее как прошедшей ночью вскрылись неожиданные обстоятельства [4] , и тебе предстоят весьма срочные действия.

4

Как вскоре оказалось, ничего нового за прошедшую ночь Петров не узнал, и заявление о новых обстоятельствах – прямая ложь, до которой Петров, по его словам, никогда не опускался.

Я неплохо знаком с серьезными и срочными делами своего друга, мне пару раз уже доводилось принимать участие в их улаживании. После завершения очередного такого дела Петров всякий раз очень убедительно доказывает, что никакой опасности я почти не подвергался, и всё было им, Петровым, просчитано с самого начала. Самое смешное, что, в конце концов, я этому почти верю, совершенно забывая свои недавние мысли о том, что мой земной путь может закончиться куда раньше, чем мне этого бы хотелось, и зря я во всё это ввязался. Впрочем, на этот раз, дело представлялось совсем пустяковым, и ни о каких опасностях речи, похоже, не было. Вкратце, всё заключалось в следующем:

Пару месяцев назад я принимал участие в очередной крупной авантюре Петрова, учиненной им с целью раздобыть рецепты зеркальных секвенций, из-за одной из которых произошла наша недавняя размолвка. В процессе погони за секвенциями, я, как это заведено, принял участие в целом ряде авантюр масштабом поменьше. Одна из них состояла, как это ни странно, в оживлении вождя мирового пролетариата В.И.Ленина. [5] Тогда же, благодаря Петрову, я познакомился с девицей по имени Алёна. На заключительном собрании, посвященном успешному завершению операции «Зеркальные секвенции», Петров объявил, что затевает некий проект в области съемки очень дорогого и качественного телесериала с привлечением самых модных отечественных и закордонных не только актеров, но и поп-звезд и прочих властителей душ и сердец нашей простодушной публики. Тогда же мой друг объявил, что Алёна – гениальный композитор, и место ей в девятнадцатом веке или, в крайнем случае, на роли композитора великого сериала. Насколько мне помнится, в результате Алёна согласилась писать музыку для Петрова. А теперь мне было сообщено, что в качестве сценариста в этом мероприятии должна была принять участие некая особа из Голливуда – модный, широко и скандально известный литератор.

5

Описанию этих событий посвящена книга «Смерть – понятие относительное»

– Да ты его знаешь, – уверенно заявил Петров, – «Кто живет в замке Белоснежки», «Угол круглого стола» – смотрел, конечно?

– Нет, и не собираюсь, – презрительно ответил я.

– Ну, хотя бы слышал?

– Слышал. Насколько я знаю, полное дерьмо, – и уточнил, – пост-постмодернизм.

В ответ Петров удивленно поднял брови: – Это как?

Введенный в заблуждение наивным выражением лица собеседника, я с удовольствием начал объяснять:

– Обычный постмодернизм – тоже не сахар. Вторичность, возведенная в принцип. Использование готовых форм за неимением собственных. Цитирование и симуляция, пытающиеся скрыть за тотальной иронией свою полную неспособность создать новое. Джоконда, сидящая на унитазе в обнимку с Микки Маусом на фоне шишкинского леса, Прародитель Адам с бутылкой колы и пачкой Кэмела. Нахальное использование признанного искусства в качестве строительного материала. А пост-постмодернизм в качестве такого строительного материала использует произведения постмодернизма. Пародии на пародии, когда ни автор, ни публика не помнит, что, собственно, пародировали с самого начала, – я начал входить в ораторский раж, – пост-постмодернизм соотносится с постмодернизмом, как сам постмодернизм с нормальным творческим искусством. Торжество бескультурья и махровой недееспособности!

Петров, похоже, впечатлен моим темпераментом и эрудицией:

– Вот уж не думал, что ты так здорово разбираешься в современном искусстве, – в ответ я мотнул головой и скромно улыбнулся: роль воинствующего искусствоведа мне понравилась.

– А при чем здесь Беливук, ты же его не читал? – мой друг, наморщив гладкий лоб, попытался осознать мою непримиримую концепцию.

– Этот Беливук пожирает экскременты тех, кто питается экскрементами, – охотно пояснил я, – и продуктами своей жизнедеятельности кормит интеллектуалов, а те едят, нахваливают и пытаются поделиться со мной соображениями об оттенках вкуса, – произнеся эту гневную тираду, я умолк и стал смотреть на реакцию Петрова.

Он в ответ уставился на меня со странным выражением лица, по-стариковски пожевывая своими сочными юношескими губами. Молчание затягивалось. Я уже давно заметил, что эти неаппетитные упражнения своим ртом мой друг проделывает только в минуты серьезного раздражения и, не дожидаясь неизбежного взрыва, решил напасть первым:

– Не понимаю, чего ради тебя потянуло в кинематограф! Денег не хватает? – кажется, заодно я пытаюсь отомстить Петрову за то, что моя идея про несуществующего Артура не сработала. Нехорошо это. И опасно. Но тему разговора нужно срочно менять: похоже, мой друг сейчас начнет задавать уточняющие вопросы и не остановится, пока не станет очевидно, что я ничего не смыслю не только в современном искусстве, но и в Джоконде, шишкинских мишках и Микки Маусах.