Тернистый путь
Шрифт:
Тогда он положил ее «пищу» на лавку и вышел на перрон с другой стороны вагона.
КОТ НА ПОДОКОННИКЕ
Поздним весенним вечером я возвращался домой из гостей в отличном настроении. Причин к тому было две: во-первых, в гостях за ужином подавали болгарский экспортный «плиско», и я позволил себе принять две… нет, кажется, три рюмки (моя бдительная супруга сидела по нездоровью дома, и я оказался вне ее «цензурных» возможностей), а во-вторых, уж больно хороша была «ледяная, красноносая московская весна», —
Город уже готовился отходить ко сну. Окна в домах гасли одно за другим, как отжившие свой срок планеты.
Я свернул с магистрали на боковую улицу, миновал два дома и вдруг увидел Его. Он сидел на подоконнике раскрытого настежь окна в комнате первого этажа довольно невзрачного старого дома — тощий, большеголовый, но при этом очень симпатичный черный кот.
Возможно, я бы прошел мимо него, — мало ли симпатичных кошек в большом городе по вечерам вылезает на подоконники подышать охлажденными испарениями бензина, которые на языке бедных горожан называются «свежим воздухом», — но кот сам заставил меня остановиться. Он коротко и властно мяукнул, словно сказал:
«Можно вас на одну минуточку?»
Я подошел к окну вплотную, посмотрел в его немигающие нахальные зеленые глаза.
— Что вам угодно, товарищ кот?
Кот молчал, продолжая разглядывать меня в упор.
— Вам хочется со мной поболтать? Но поймите: о чем может трезвый человек говорить с кошкой, к тому же абсолютно незнакомой?! У нас с вами нет общих интересов!
Кот встал на подоконнике на все четыре лапы и, выгнув дугой хребет, потянулся так, чтобы я мог оглядеть его в профиль всего целиком. И тут я увидел его укороченный до половины хвост.
— Вы что, из Габрова? — обрадовался я.
Кот молчал.
Я стал гладить его и чесать за ухом. Кот замурлыкал, жмурясь и потягиваясь от удовольствия. При таком контакте можно было переходить на «ты».
— Пойдем ко мне, киска, будешь у меня жить! Гарантирую трехразовое питание, выезд на лето на дачу в Переделкино и, наконец, мою дружбу. Я напишу цикл рассказов и посвящу их тебе. Я тебя введу в литературу.
Кот открыл прижмуренные глаза и снова пристально посмотрел на меня.
— Ты станешь моим первым читателем, точнее, слушателем — я буду тебе читать все, что напишу Если рассказ тебе понравится, ты будешь мурлыкать, если не понравится (тут кот выпустил когти и слегка меня царапнул — наверное, лаская его, я нечаянно причинил ему боль)… можешь царапать. Но не до крови. Оставь мою кровь моим критикам Пойдем со мной, товарищ кот! Даю слово, что я никому не скажу, что ты… краденый, я буду рассказывать, что ты действительно габровский кот, из самого аристократического рода габровских кошек, они, говорят, так и рождаются, с такими, как твой, мини-хвостами.
Еще минута — и я бы взял его на руки и унес, но вдруг в окне возникла девочка с белыми бантиками в косичках, с сердитым лицом. Она метнула в меня дротик гневного взгляда, схватила кота поперек живота и уволокла в глубь комнаты, захлопнув за собой оконные рамы.
Я пошел домой. Шел и думал о Габрове,
Спасибо тебе, товарищ кот, за то, что ты в Москве напомнил мне о Габрове!
ТЕРНИСТЫЙ ПУТЬ
Шурка вернулся из школы домой мрачный, взъерошенный, как воробей, узнавший, что такое кошкина лапа, и к тому же со здоровенным, густых лиловых тонов синяком под правым глазом. Мать ахнула:
— Это кто же тебя так разукрасил?
— Подрались! — буркнул Шурка, кинул на диван портфель, набитый учебниками и тетрадями, и, подойдя к настенному зеркалу, стал изучать свое изображение.
Синяк был ужасно некрасивым! Шурка скривился плаксиво.
— Опять небось на кого-то картинки рисовал?
Шурка ответил матери с вызовом:
— А зачем он девчонок обижает? За косы их дергает, и вообще! К маленьким тоже пристает, дразнит их. Думает, если он всех сильнее, так ему все можно!
— Это кто же у вас такой разбойник?
— Валька Дубов, кто же еще!
Шурка еще раз с сожалением поглядел на свой синяк, обернулся, сказал с жаром:
— Я, мама, знаешь как Вальку Дубова нарисовал? В виде дуба! Только с его лицом. У него ротяра здоровый, как щель на почтовом ящике, так я ему еще прибавил! И уши навесил, большие-пребольшие, как у слона. Сучья у дуба врозь торчат, будто это Валька руки расставил, хочет кого-то сцапать. На правом суке часы на золотом браслете, он хвастал, что ему их на рожденье подарили. А надпись знаешь какая? — Шурка засмеялся и продекламировал:
Есть в нашем классе дуб зеленый, Златая цепь на дубе том!..— Картинку свою ты этому дубу прямо в его сучья сунул?! — спросила мать.
— Нет! Мы с Витькой Снежковым ее в классе на переменке повесили на доску. Ребята, девчонки стоят, рассматривают, смеются. Вдруг он заявляется, Валька. Растолкал всех, подошел. Мы с Витькой стоим у доски. Он ко мне: «Твоих рук дело?» Я говорю: «Моих рук дело». Тут он мне… врезал! Я ему, конечно, сдачи дал. Но он же всех в классе сильнее…
— А Витька, твой дружок, куда смотрел?! Почему он тебе не помог?
— Витька; как только стали драться, сразу убежал. Я ему это предательство припомню! Я его так нарисую — он у меня попляшет!.. Мы, мама, довольно долго дрались так на так, а потом Валька к-а-а-к дал мне, я полетел и, об парту. И вдруг входит Елена Ивановна…
Шурка с дивана взял портфель, достал из него конверт, отдал матери.
— Вот! Вызывает! Сказала, чтобы отец пришел вместе с тобой… Мама, ты папе не говори про драку… вообще! Сходи сама к Елене Ивановне, хорошо?