Терновая крепость
Шрифт:
— Прямо тут?
— А где еще? Не слезать же нам с телеги ради того только, чтобы съесть по кусочку гусятины! — Он положил кусок мяса на хлеб и протянул возчику: — Пожалуйста, дядя Балаж. Я сам вчера подстрелил. А дядя Герге зажарил на вертеле.
Кряж перестал строить из себя барина, и через несколько минут только жирная бумага напоминала о первом гусе Лайоша Дюлы Ладо.
— Большое спасибо, — сказал старый возчик, оглядываясь. — Очень вкусно. Кто-кто, а Герге, надо признать, умеет жарить гуся. Что ж, поехали?
— Поехали, дядя
Телега снова заскрипела по дороге, а Дюла положил руку на плечо другу.
— Ты даже не представляешь, Бела, как я рад, что ты приехал!
Кряж ответил не сразу. Его мягкая душа была переполнена впечатлениями от окружающего их пейзажа, событий минувшей ночи, волнениями поездки и, главное, тем, что сбылись ожидания и он снова видит своего друга. С первого класса школы они всегда сидели за одной партой, но даже сами не знали того, что постоянно готовились к этому лету, к этой поездке, которая до самой последней минуты казалась им несбыточной мечтой.
— Большое спасибо, Дюла. Я так рад, что смог сюда приехать. Мама тоже тебе очень благодарна. Она прислала тебе слойку с творогом. Словом, большое спасибо и…
— Не валяй дурака, Кряж! — нарочито грубо ответил Дюла, чтобы скрыть овладевшую вдруг им нежность к другу. — Я забыл написать тебе, чтобы ты захватил резиновые сапоги.
— А я взял. Знаешь, те, в которых мама стирает.
Оба мальчика замолчали. Кряж думал о своей матери, о корыте для стирки, о разъеденных щелоком руках, о старых больных ногах, о безотрадном дворике и о той одинокой липе, под сенью которой пожилая женщина с больными ногами отстирывала чужие рубашки. Примерно о том же думал и Дюла.
Кругом пробуждалась природа: плескалась вода, заговорили камыши и вот засияло в своем извечном великолепии лето. А мальчики все больше и больше проникались благодарностью при мысли о том, что новые времена принесли людям и новые радости, и теперь прачки с больными ногами могут ехать летом лечиться на курорт. Возможно, мысли ребят были и не столь конкретными, но, во всяком случае, их молчание настраивало и на этот лад.
Эти смутные мысли были, скорее, лишь ощущениями, но друзья находили в них место и друг для друга, и для старого возчика, и для бесконечности пути, и для необъятной дали и свободы.
— Да, хорошо, что ты приехал, Кряж, — повторил Плотовщик, и потом они снова долго молчали, как бы осознавая, что Кряж действительно приехал.
— Это мост через Залу, — сообщил Дюла, кивнув в сторону металлической арки моста, когда колеса застучали по его деревянному настилу; но возчик натянул вожжи потому, что в монотонный этот стук ворвался резкий звук свистка.
— Герге, — проговорил возчик и показал кнутом на реку: Матула как раз втаскивал лодку на берег.
— Дядя Матула? — с недоумением произнес Дюла. — И чего это он надумал? Пошли, Кряж, не будем заставлять его карабкаться вверх.
— Вот, дядя Герге, мой друг, Бела Пондораи. Матула притронулся к шляпе и протянул руку.
— Добро пожаловать! — сказал он, забрав руку Кряжа в широченную свою ладонь. — Мы уже заждались вас… А тут я подумал: схожу-ка за вещичками, чего ради вам самим их тащить.
— Верно, дядя Герге! Недаром говорят, что дом держится на стариках!
— Даже если у старика нет ни капли ума? — улыбнулся Матула.
Я этого не сказал. Пойду принесу чемодан.
Кряж остался с Матулой, который, кивнув вслед Дюле, заметил доверительным тоном:
— Становится настоящим парнем.
После этих слов верное сердце Кряжа сразу раскрылось для старика.
— Я еле узнал его.
— Однако эта одежда вряд ли защитит вас от холода, — заметил Матула, окинув Кряжа с головы до ног внимательным взглядом.
— У меня есть и другая, дядя Герге.
— Ну, тогда хорошо. А так, думаю, — он снова пристально посмотрел на мальчика, который пришел в явное замешательство, — думаю, мы втроем неплохо поладим.
Матула, разумеется, и на этот раз не ошибся. Но прежде чем попасть в хижину, ребятам пришлось одолеть праздничный обед, приготовленный тетушкой Нанчи, и выдержать дружеские похлопывания тяжелой руки дяди Иштвана.
— Кряж, — гремел самый низкий бас из хора донских казаков, — Кряж, только голова у тебя осталась прежней! — И он с такой силой хлопнул мальчика по плечу, что тот с трудом удержался на ногах. — Надеюсь, ты не намерен отправляться в камыши в этом шикарном костюме с улицы Ваци?
— Дядя Иштван, — ответил, краснея, Кряж и поправил на плече куртку, — я вам очень благодарен и мама тоже…
— Что ты плетешь, черт побери?
— Потому что я знаю…
— Что ты знаешь, черт возьми?
— Что вы написали… И про сотню знаю…
— Ничего я не писал. Терпеть не могу писать! Правда ведь, тетушка Нанчи?
— Правда.
Кряж замолчал, как делал всегда, когда его прерывали во время ответа в школе.
— Кряж хотел сказать… — пришел на помощь другу Дюла.
— Плотовщик, — прикрикнул на него дядя, — тебя, по-моему, никто не спрашивал! Поблагодари Кряжа за то, что он приехал: ты ведь рад-радехонек.
— Я уже поблагодарил, — обиделся Плотовщик, но дядя Иштван этого даже не заметил.
— Правильно сделал. Но если кто-нибудь еще раз вздумает рассыпаться тут в благодарностях, то даю честное слово, он у меня получит на орехи. Ну как с обедом?
— Суп налит.
— Несчастные! Суп тетушки Нанчи уже на столе, а они занимаются здесь болтовней! К столу!
Так и не суждено было прозвучать тщательно продуманной благодарственной речи Кряжа, оттесненной на задний план аппетитным запахом и замечательным вкусом супа. Оба мальчика ели с таким удовольствием, что старая Нанчи даже прослезилась от умиления.
— Представляю, мой бедный Дюла, как вы там питаетесь в камышах!
— Ну конечно, тетушка, такого супа там не…
— Плотовщик! — остановил его дядя, и глаза у него засверкали. — Плотовщик, я и не думал, что ты такой криводушный…