Терпкое вино любви
Шрифт:
Ольга не стала рассказывать Аркаше, что именно написано на оборотной стороне ее бриллиантовой бабочки. Она с упоением вдыхала синий вечерний воздух и думала: «Вот если бы самой стать бабочкой… И полететь прямо через моря и горы, низко-низко над лесами и речками… Куда? Ну, конечно же, во Францию…»
Глава тринадцатая
1
Мишель, как обычно, выехал верхом на утреннюю прогулку до замка, прозванного местными жителями «На семи ветрах». Трубадур был в прекрасной форме и нес его размеренным, легким галопом. Этот белый конь с длинными и тонкими ногами был отличный бегун. Трубадура Мишель получил в
Отец Мишеля, Жюльен Клемент, в свое время носил распущенные до пояса русые волосы и пел в рок-ансамбле, одном из многих, которые расплодились по всей Франции в пору ошеломительной популярности «Битлз». Впрочем, денег ему это занятие не приносило, да он и не нуждался в них, будучи обеспеченным сыном богатых родителей. С Эдит Ольман они познакомились на улице. Оба носили рваные джинсы, баловались «травкой» и распевали хипповские гимны. Быстро разочаровавшись в свободной любви, они поженились тайком от родителей и отправились в долгое путешествие по миру. С юности они отвергали законы, по которым жила богатая прослойка общества, и воспитали в том же духе сына. Разумеется, их протест не принимал болезненные формы — просто жили так, как им нравится. Они поддержали Мишеля, когда он выбрал для учебы демократичную Парижскую Политехническую школу вместо обычных для юношей его круга престижных Кембриджа или Гарварда. Мальчик волен в своем выборе. Значит, его интересует техника, а кроме того, он не хочет расставаться с Парижем. Это говорит лишь о его хорошем вкусе. Отец Мишеля уже в тридцатилетнем возрасте закончил факультет высшей математики в Сорбонне. Мама три года посещала занятия в одной из частных парижских художественных студий. Ее яркие полотна украшали оба этажа их особнячка.
Больше всего ей нравилось писать размытые натюрморты, составленные, например, из использованных банок из-под пива, смятых целлофановых пакетов или пустых бутылок различной формы.
— Единственное, что ты еще не изобразила на своих картинах, это использованные презервативы, — подшучивал над ней муж, на что она невозмутимо отвечала:
— Не люблю работать на злобу дня… Или ты хочешь, чтобы я влилась в ряды борющихся против СПИДа?
Мишелю с такими «мировыми предками» было легко жить в большой дружбе. Он почти ничего от них не скрывал, особенно от мамы. Худенькая, с такими же, как у Мишеля, темными вьющимися волосами, она выглядела почти как его ровесница.
Сегодня Мишель решил, что пришло время рассказать ей об Ольге. Он уже упоминал в разговоре о своей новой знакомой — русской студентке. И даже показал слайд, где Ольга прижимает к груди букет колокольчиков.
— Удивительное лицо, — сказала тогда мама. — У французских женщин не бывает таких тонких правильных черт. Она была бы похожа на какую-нибудь православную Богоматерь… если бы не этот жгучий взгляд.
Мишель доскакал до замка — готического, темного, с остроконечными башенками и густо зарешеченными арочными окнами. Там он развернулся, и Трубадур понес его обратно к перелеску, за которым начинались поля виноградников, а оттуда было уже совсем близко до их особняка.
Дома он принял душ, переоделся в свежую футболку, натянул шорты и спустился на первый этаж. Мама уже устроилась на кухне, чтобы позавтракать (как принято у французов, они завтракали два раза). Отец после первого завтрака уехал читать лекции, и теперь Мишель мог спокойно, без вечных отцовских шуточек и шпилек, поговорить с мамой. Он любил эти неторопливые разговоры за утренней едой и только сейчас, на каникулах, мог позволить себе такую роскошь — сидеть с утра, развалившись, на кухне и беседовать с мамой. Кухня была просторная и разделенная на две части плотной соломенной циновкой, увешанной всякими художественными изысками: декоративными снопиками из льна, гроздьями лука и чеснока, красиво засохшими плетьми хмеля… В одной части располагалась плита и прилегающие к ней длинные кухонные столы, микроволновая печь, две раковины, два больших холодильника, деревянные шкафы с посудой, а также полки, уставленные разной медной утварью. Все было начищено до блеска. Уборщица, которая приходила в их дом два раза в неделю, была женщиной старательной. Другая часть кухни представляла собой столовую. Вокруг большого овального стола орехового дерева стояли такие же ореховые стулья. С помощью сервировочного столика на колесиках готовые блюда переправлялись в столовую, а иногда и в гостиную. Сегодня мама приготовила японский омлет с зеленым луком и поджарила хрустящие тосты. Кроме того, на стол была подана ветчина, сыр и фрукты. После свежего воздуха Мишель с удовольствием набросился на еду. Мама отправилась за циновку варить кофе. Она делала настоящий восточный кофе, разогревая его в специальном ящике с раскаленным песком. Когда она внесла две дымящиеся китайские чашки с кофе, Мишель уже закончил завтрак.
— Мам, я хотел поговорить с тобой. Понимаешь, у меня возникли некоторые проблемы, — сказал он.
— Ты имеешь в виду теннис?
— Нет, конечно. Теннис меня не волнует, я все равно сделаю этого лысого черта Патрика…
— Значит, ты опять влюбился.
— Почему опять? Я и был влюблен. Как был, так и остался.
— В ту русскую девушку, которая посадила тебя за решетку? — На лице мамы появилось выражение искреннего веселья.
— Можешь, конечно, смеяться, но это так.
— И давно она уехала? Сколько прошло, месяц?
— Больше! Месяц и восемь дней, — с готовностью ответил Мишель.
— Неужели ты считаешь дни? — Мама пригубила кофе и тихонько покачала головой.
— Дело даже не только в этом, — задумчиво продолжал Мишель. — Просто мне еще тогда казалось, когда мы были вместе, что без нее в моей жизни будет не хватать чего-то очень важного. Знаешь, мам, если из механизма вынуть деталь…
— А она-то тебя любит? — с чисто материнским беспокойством спросила Эдит.
— Конечно! — без тени сомнения ответил Мишель, но потом вдруг сник. — Только вот… Она почему-то не отвечает на мои письма.
— Ты пишешь ей письма? — спросила мама таким голосом, словно речь шла о посланиях, выдавленных клинописью на глиняных табличках. Ей казалось нелепым покупать конверты, писать письма и ждать ответа на них, когда вот же он, телефон, сними трубку и скажи все, что тебе нужно.
— Да, я уже отправил два. И никакого ответа.
— Но ведь могло так случиться, что она их не получила, — предположила мама.
— Действительно, — протянул Мишель, — они могли затеряться, да и Олья могла куда-нибудь уехать. К матери, например… Она ездит к ней каждое лето на две недели.
— А кто у нее мать?
— Не знаю, — машинально ответил Мишель, и Эдит поняла, что это волнует ее сына меньше всего.
— Послушай, Мишель, — сказала она, торопливо закуривая. — Кажется, я поняла, что тебе надо сделать…
— Сначала затуши сигарету, — перебил ее Мишель. — Ты же недавно бросила курить.
— Ах да! — спохватилась Эдит и с досадой воткнула только что начатую сигарету в раскрытый спичечный коробок так, что та сломалась. Все пепельницы были вымыты и убраны. — Никак не могу привыкнуть! — всплеснула руками она.
— Ну не нервничай, — ласково сказал Мишель. — Лучше подумай о том, какой у тебя будет прекрасный цвет лица, если ты перестанешь курить. А теперь рассказывай, что ты придумала.
Эдит жалобно посмотрела на Мишеля.
— Ну, можно я буду хотя бы просто держать сигарету в руках? — спросила она.
— Держать можно, — разрешил Мишель. — Можешь даже размахивать ею во время разговора.
Эдит вынула из пачки новую сигарету и изящно зажала ее пальцами. Теперь она чувствовала себя в своей тарелке.