Терри на ограде
Шрифт:
— Засохни! — сказал Лес. — Заткнись! Я думаю, как лучше…
— Поживей думай. Сколько можно тут торчать…
Бросить Лесу вызов порезче он не решился; пока хватит. Придет время, еще не сегодня и не завтра, но придет, и он им всем покажет, как надо делать дела. Лес промолчал, даже не оглянулся, только дотронулся до шрама на шее под воротником — смотрел на загадочную дверь и нервно скреб шрам.
Остальные по-хозяйски непринужденно расселись на полу вестибюля, и у Терри затеплилась надежда: вот оно, совершается чудо, которого он уже и не ждал. Если Лес не сумеет открыть дверь, может, тогда все отменится и он тихонько вернется домой, не опозорив себя настоящим преступлением.
Всем было сейчас неспокойно, каждый думал свое, все втайне тянули в разные
— Бестолковая баба! — Джарвиз сунул ключ в замочную скважину вестибюля, и оказалось, ключ не поворачивается. Перебрал еще три ключа — никакого толку; собрался было опять попробовать первый, нечаянно толкнул дверь, и она поддалась. — Бестолочь! — Он почувствовал себя одураченным: пытался отпереть незапертую дверь. И обозлился: — Пускай только начнет скандалить из-за ужина, я ей все выложу!
У миссис Джарвиз иногда случались такие оплошности, и иной раз он ее покрывал, хотя другим уборщицам в этих случаях прилюдно делал выговор. Но если он бывал в подходящем настроении, дома ей все равно доставалось. Не так-то просто, когда жена служит у тебя под началом, и сейчас, входя в сумрачный зал, Джарвиз рассердился не на шутку — и дождь хлещет, и к ужину он опаздывает, да еще дверь не заперта.
Сперва ему показалось, здесь все в порядке. Опять и опять, будто широкими взмахами гигантской щетки, он обводил взглядом покрытый сухой штукатуркой потолок от дальнего конца до квадрата у себя над головой. Никаких признаков течи. Он вздохнул с облегчением. Видно, помогло, что недавно заново покрыли крышу толем. Но лучше все-таки еще раз проверить. Джарвиз одним нажимом ладони ловко повернул все выключатели, свет зажегся, и он пошел по залу, внимательно оглядывая швы, где сходились листы сухой штукатурки, и электрические плафоны, самые уязвимые места, — здесь дождь первым делом просачивается. Нет, все сухо.
«Ну, крыша в порядке, разве что какая авария случится, — удовлетворенно подумал он, словно капитан, оглядывающий свой корабль после ремонта. — Хорошо», — подумал он и, по-прежнему глядя на потолок — лучше проверить лишний раз, — быстро зашагал назад к двери, готовый ее запереть.
— Хорошо! — сказал он вслух.
Может, и не стоит говорить жене, что она забыла запереть дверь. Все не без греха. С этой снисходительной мыслью, которую породило довольство собой, он шел, по-прежнему задрав голову, и с ходу ступил в лужу, что натекла с Леса. Р-раз! — правая нога вдруг поехала вперед.
— Ой-ё-ё-ё-ой! — Он дернулся, левое колено неловко вывернулось, больно стукнулось о паркет, рука, протянутая, чтоб удержаться, угодила все в ту же лужу, скользнула в сторону. — Ой-ё-ой! — Он с маху грохнулся затылком о паркет и растянулся во всю длину, от головы до пят пронизанный болью, а перед глазами опять оказался совершенно сухой, безо всякой течи потолок.
Сотрясение от удара ошеломило его. Когда был он молодым солдатом, ему, как детям и спортсменам, было одинаково привычно что стоять на ногах, что растянуться на земле. Но человек, который по утрам с немалым трудом натягивает носки, мысленно совершенно не готов к тому, чтобы ни с того ни с сего шлепнуться на спину, и это потрясло его сильней, чем боль от ушиба. Он лежал и даже не чертыхался, так был ошарашен. Странно, но прежде даже, чем хватило сил спросить себя, не слишком ли он расшибся, промелькнула мысль: а ведь, пожалуй, он долго тут пролежит. Жена не пойдет его разыскивать, сегодня не пойдет. Во всяком случае, не сразу. Потом он подумал — это она, бестолочь, виновата: переложила мастики, и пол стал будто каток. Сколько раз ей, дуре, было говорено! Потом понеслись другие мысли, все неприятные, а тем временем он легонько согнул в колене одну ногу, другую, поднял голову, покрутил ею и наконец с заботливой тщательностью, на какую способен лишь пострадавший, убедился, что, в общем, он цел и невредим. Несколько раз со стоном судорожно вздохнул и наконец сел — ноги вытянуты в стороны, словно у малыша, едва начинающего ходить, — и, моргая, посидел так несколько секунд. Но сколько еще можно тянуть? Он с кряхтением встал на четвереньки, потом с трудом поднялся на ноги; все мускулы ныли и едва не стонали от боли — за них страдальчески скрипел кожаный пояс.
Только тогда выпученными от всех этих усилий глазами Джарвиз посмотрел под ноги и увидел лужу, из-за которой упал. Туман в голове понемногу рассеивался.
— Вода? — удивился он. — Откуда она взялась, черт подери? — Медленно, с болью поворачивая голову, он оглядел весь зал. Запасный выход заперт, окна закрыты, потолок, это он уже знает, сухой. — Вода? — повторил он. — Даже смешно…
Но он не смеялся. Он был очень серьезен, поглощен поисками ответа на загадку, теперь было уже не до боли в ногах и руках, в голове. Медленно, осторожно, морщась от боли, но исполненный решимости, он двинулся к двери. Дело нечисто, ей-ей нечисто, и его долг — разобраться, что к чему.
8
— Видать, у тебя никакого понятия нет, как отпереть эту вонючую дверь, а?
Лес ничего не ответил, он крутил кончиком ножа в замке. С Миком можно рассчитаться и после.
— Не поддается, а?
Лес громко шмыгнул носом и продолжал ковыряться в замке. Когда он бывал чем-то поглощен, у него всегда текло из носу. Терри по-прежнему стоял, согнувшись в три погибели; он еще не смел надеяться, что затею отменят, но робкие проблески надежды все же замерцали. Деннис, сидя под рисунками, вытаскивал кнопки и пулял ими в аквариум. Футбольная башка водил краем подошвы по линолеуму, и на нем оставались черные полосы, а Белобрысый ничем не был занят, только время от времени с усилием сдерживался — хотелось сосать большой палец.
— Тут проволока нужна, — опять заговорил Мик. — Самое милое дело — проволокой…
Лес выдернул из замка нож, разъяренно обернулся:
— У тебя есть, что ль?
— Не!
— Тогда… — Он опять поглядел на дверь, сложил нож. — Тогда сами навалимся.
— Ты что, смеешься?
— Еще чего! Она, похоже, не больно крепкая.
— Да ну? Тогда давай жми, раз ты такой силач. А мы поглядим.
Лес промолчал. Только презрительно, угрожающе глянул на Мика. Потом отступил на несколько шагов от двери, смерил ее взглядом, чуть пригнул голову, словно бык перед красным плащом матадора. Деннис замер с кнопкой в поднятой руке, Футбольная башка перестал возить ногой по полу, а Белобрысый и Терри отвлеклись каждый от своих мыслей и смотрели во все глаза. И тут, словно беря разбег для прыжка в высоту, Лес вдруг ринулся на дверь быстрым рывком, как на врага. Глаза сверкали решимостью, он громко топал и шумно, тяжело дышал. Казалось, он сейчас прошибет дверь головой. Но в последний миг он выставил вперед правое плечо, с глухим стуком ударил дверь справа возле самой ручки, что-то громко треснуло, и дверь поддалась.
Больше всех удивился сам Лес. Поначалу он думал, они все вместе приналягут на дверь, но от издевок Мика обозлился: ладно же, сперва он попробует один ее расшатать, пускай видят, что справиться можно. Но дверь поддалась чуть ли не с готовностью, и, когда он отступил, все увидели — на языке замка повисла металлическая пластинка и два винта торчат в металлических гнездах.
Он не унизился до победного клича, только глянул на Мика, шмыгнул носом и сдержанно, криво ухмыльнулся. Робкие проблески надежды, что мерцали перед Терри, погасли, а Лес приказал своей команде пошевеливаться.
— Входите! Все входите. Живо! Хватит здесь торчать!
Повторять не пришлось. Они мигом очутились в комнате секретарши, Лес припер дверь стулом, старательно ввинтил на место вырванные винты, и все четверо стали наметанным глазом выискивать, что бы тут слямзить. Но секретарша была женщина предусмотрительная и дотошная и ничего сверху не оставляла, чтоб уборщица не совала нос в ее дела. Ручки и карандаши заперты вместе с настольным календарем и пепельницей. Всюду чисто и пусто. Только на подоконнике лежит словарь, а на стене, на доске для объявлений, висят расписание и календарь-реклама фирмы школьных принадлежностей.