Терри Пратчетт. Жизнь со сносками. Официальная биография
Шрифт:
А Терри, думаю, очень быстро свыкся с тем, что теперь он человек с «личным штатом», хоть сам бы он никогда этого не признал. Однажды он говорил по телефону с газетой – в тот раз им нужна была не статья «Моя любимая ложка», но близкий родственник этого жанра, блицопрос. И вдруг он опустил трубку и окликнул меня:
– Роб, какое мое самое большое излишество?
Не успел я задуматься и на секунду, как Терри ответил сам:
– Не отвлекайся. Это ты.
В мои первые робкие недели на работе довольно часто поминались Джилли Купер и ее «лучшая в своем деле» помощница. Не раз звучали угрозы (уверен, что риторические, – или все-таки нет?) сослать меня на недельку в Глостершир, на практику под началом Джилли и Аманды. Еще меня то и дело увольняли, хотя я быстро усвоил, что Терри как писателю присущ экспериментаторский интерес произнести что-нибудь
В своем предисловии к «Опечаткам» (A Slip of the Keyboard)5 Нил Гейман, возможно, навсегда изменил пратчеттологию, возмутившись из-за того, что публика воспринимала Терри как «старого веселого эльфа» – наверное, в основном из-за его бороды и роста. (Пять футов восемь дюймов в удачный день.) Такая благодушная сентиментализация, заметил Нил, среди многого прочего упускает его гнев. «Гнев – это его топливо» [1] , – писал Нил.
Что ж, как мы еще увидим, я узнал этот гнев во всех его 57 обличиях. Но еще я узнал (как и Нил), каким Терри бывал великодушным, каким он бывал сногсшибательно веселым, каким бывал блестящим собеседником. За среднюю рабочую неделю в Часовне писались огромные объемы текста, но удивительным образом, пока в голове у Терри продолжала идти работа, времени хватало и на занятия, которые можно занести только под литеру «Д» – «Дуракаваляние». Например, он целые дни тратил на изобретение все более хитроумных и избыточных способов автоматизации офиса. Целыми часами кормил черепашек или приценивался в местном садовом центре. Иногда мы уходили на обед к реке, в пастушью кибитку, которую отреставрировал Терри, и оставались работать там до конца дня6. Были вечера, когда мы сидели в обсерватории с медной крышей, которую построил себе Терри, пили пиво и смотрели на звезды, после чего он частенько возвращался через лужок в Часовню и дописывал последние слова за день.
1
Пер. И. Нечаевой. (Здесь и далее, если не указано иное, в постраничных сносках прим. переводчика.)
Первые недели миновали, угрозы муштры у Джилли Купер сошли на нет. Я даже помню последний раз, когда поднималась эта тема. После какого-то моего греха упущения, подробности которого уже изгладились из памяти, снова начался разговор о ссылке на потеху Джилли. Усердно поработав пару дней, чтобы искупить свои грехи, и отчаянно нуждаясь в подтверждении, что теперь-то его все устраивает, я поинтересовался вслух, не пора ли мне собирать вещи в Глостершир.
Терри даже не оторвался от экрана.
– Теперь тебе туда не надо, – бросил он походя. – У нее только второй лучший в своем деле помощник.
Стоило заслужить доверие Терри, как мое рабочее время стало увеличиваться. Звонок мог раздаться хоть вечером, хоть на выходных: «Не хочешь заехать и немножко поработать?» Я присоединялся к нему в турах и следовал за ним всюду, куда его заносила работа. Наши отношения укреплялись и росли, и скоро это, очевидно, была уже не просто работа, а дружба.
Когда в 2007 году Терри в прискорбно раннем возрасте 59 лет поставили диагноз «задняя кортикальная атрофия» – редкая форма болезни Альцгеймера, – обязанности личного помощника неизбежно расширились вновь. Болезнь день ото дня бесчувственно разъедала его способности, теперь ему требовалась такая помощь, какой до того ни он, ни я предвидеть не могли. Я сопровождал его на общественных выступлениях, читал за него вслух, когда он не мог читать сам, помогал во время публичных интервью, исполняя роль «хранителя историй». Из необходимости мы стали чем-то вроде дуэта. Старски и Хатч? Лорел и Харди? Это решать вам. Но если целью моей работы всегда было освобождать пространство вокруг него, чтобы он мог без помех заниматься тем, что делает его Терри Пратчеттом, то теперь, с началом обратного отсчета, это требовалось как никогда.
В те годы мы неизбежно сталкивались с тяжелыми испытаниями, и мне иногда было трудно возвращаться к ним ради этой книги. Оглядываясь назад, теперь я осознаю, что долгое время отказывался признавать всю тяжесть происходящего, – для меня это был самый простой (и самый английский) способ справиться. Ну а Терри, разумеется, делал ровно противоположное: он ответил на известие о своей скорой кончине отвагой, безжалостным самоанализом, решимостью встретиться с болезнью лицом к лицу, не прячась от публики, новой смелой миссией – поднять тему эвтаназии в национальном дискурсе, а самое главное (это же все-таки был Терри) – своим творчеством: тремя документальными телефильмами и еще семью бестселлерами.
И конечно же юмором – и юмором неизменно пратчеттовским. Ближе к концу он мне сказал:
– Похоже, теперь у нас один мозг на двоих.
Я был очень польщен. Но, конечно, у Терри почти никогда не обходилось без глубинной бомбы замедленного действия.
– И если сложить нас с тобой вместе, – продолжил он, – может получиться хотя бы половина приличного человека.
Терри часто заговаривал о том, чтобы «написать» автобиографию. В годы до болезни – практически только для того, чтобы отмахнуться от этой затеи. Что может быть интересного для читателя, заявлял он, в истории о человеке, который проснулся, позавтракал, написал пару слов, пообедал, написал еще пару слов, поужинал, посмотрел с женой кино или телик и лег спать (возможно, чуть-чуть засидевшись, чтобы написать еще пару слов?).
Его было не убедить, что найдется хоть что-то особенное в пути, который прошел мальчишка из соцжилья в Беконсфилде до рыцарского звания и собственного особняка под Солсбери благодаря одной только силе воображения; или в истории о том, как паренек с, по выражению Терри, «полным ртом речевых дефектов» стал одним из самых популярных мастеров слова своего поколения; или о том, как человек, окончивший школу с оценкой «удовлетворительно» по пяти экзаменам, стал почетным профессором дублинского Тринити-колледжа и потерял счет своим почетным докторским степеням.
К тому же ему всегда было что написать – истории помасштабнее, где свободно происходили и куда более невероятные и захватывающие события.
В начале 2007-го Жаклин Уилсон – писательница, которую Терри очень уважал, – выпустила мемуары «Джекки-Мечта» (Jacky Daydream) о своем детстве, и это решение заинтриговало Терри. Жаклин на тот момент было 62 – на пару лет больше, чем Терри. Почему сейчас, спросил он у нее, и почему именно об этом периоде жизни? Жаклин лукаво ответила: «Потому что все, кто мог что-то опровергнуть, уже умерли». Тогда Терри тоже сделал вывод, что сможет комфортно писать мемуары тогда, и только тогда, когда ни одного их участника не останется в живых. А это, разумеется, очередной повод отложить проект в настолько долгий ящик, что потом поди его еще найди.
Но теперь, когда память Терри оказалась под открытой угрозой, идея мемуаров предстала в ином свете. Уже в машине по дороге из больницы Адденбрука в Кембридже в тот жуткий декабрьский день, когда ему объявили опустошительный диагноз, Терри заговорил об автобиографии – о том, что пора к ней приступать, что часики тикают.
И все же мы не знали наверняка, сколько у нас осталось времени. Год? Два? Как этим распорядиться? На чем сосредоточиться? В действительности времени оказалось больше, чем мы думали; до последнего рабочего дня Терри в Часовне пройдет еще семь лет. И все же приоритет всегда отдавался романам – сперва «Народу» (Nation, 2008), над которым Терри уже работал в то время, когда поставили диагноз, а затем пошли «Незримые академики» (Unseen Academicals, 2009), «Платье цвета полуночи» (I Shall Wear Midnight, 2010), «Дело табак» (Snuff, 2011), «Финт» (Dodger, 2012), «Поддай пару!» (Raising Steam, 2013), «Пастушья корона» (The Shepherd’s Crown, 2015)… Все то время он старался закончить эти истории.
Однако бывали дни, когда находило настроение, когда Терри говорил мне закрыть файл романа, над которым мы работали, и открыть файл мемуаров, и вторую половину дня мы писали автобиографию: он – диктовал, я – печатал. Начал он традиционно, с воспоминаний о детстве, и пошел дальше, и иногда ему было просто, а иногда – нет. Наше время вышло на 1979-м – Терри как раз надевал костюм (редкое событие в его жизни) на собеседование в Бристоле в государственной компании «Централ Электрисити Борд», юго-западный филиал. Файл разросся на более чем 24 тысячи слов – неотесанных, разрозненных, дожидающихся критической доработки, которую Терри уже не сможет провести. Он намеревался назвать книгу «Жизнь со сносками» (Life with Footnotes)7.