Терская клятва (сборник)
Шрифт:
За первый час боя из строя выбыла треть роты. Ивенский в момент затишья пробрался в первый взвод, оставшийся без командира. В дальнем окопе, где хранились боеприпасы, он увидел убитых. У самого входа лежал Белозуб. Сердце у Ивенского сдавило. Он собрал всех, кто уцелел во взводе.
– Красноармейцы! – твердо обратился Ивенский. – Самое страшное, – начало боя – вы пережили. Командир Белозуб и рядовые
Солдаты принялись за сухие пайки. Утолив голод, зашарили по карманам. Но не успели свернуть цигарки, как по вызову Ивенского, прибежала санинструктор Зинченко. Невысокая, худенькая, эта неулыбчивая Анна слыла в роте грозой. Требовала, ругалась, но добивалась своего. На вопрос командира доложила, что вдвоем с санитаром не успевают перевязывать раненых.
– А Калатушин? – осведомился Ивенский. – Помогает вам?
– Перед боем он получил санитарную сумку с полной укладкой. И больше я его не видела. Подумала – отозвали…
– Чалов! На одной ноге! – строго крикнул Ивенский. – Вместе с писарем Ивановым найти политрука. И ко мне!
Проведя перегруппировку, немцы снова предприняли штурм по той же схеме. Надсадно заквакали «ванюши». Следом открыли стрельбу «Панцеры». За ними двинулись мотоциклы и шеренги автоматчиков. Они маршировали слаженно и размеренно, как заведенные.
Рота Ивенского ответила всеми оставшимися огневыми средствами. Но поредевшие ряды и вышедшие из строя пулеметы значительно снизили ударную мощь. Уже невозможно было думать о контратаках, вражеский огонь стал ураганным. Первый взвод в присутствии комроты сражался стойко и нес наименьшие потери среди других. Мужества у стрелков заметно прибавилось.
Чалов явился в поцарапанной каске, – осколок прошел вскользь. Он ждал, когда капитан отстреляет весь боекомплект ППШ, и пока молоденький солдат менял на автомате диск,
– Товарищ капитан, в расположении роты политрука не обнаружено. Рядовой из оцепления Байрамян сообщил, что Калатушин в начале боя приказал отдать ему винтовку и патроны. И куда-то убежал вдоль берега.
Бой с каждым часом ожесточался. Гимнастерки пропитались потом. Вдоль позиций пластался дым, несло серой и приторным запахом мертвых тел. На терском берегу сошлись с двух сторон воины. Одни – ради спасения родной страны, а другие, чтобы овладеть ею. В других обстоятельствах эти люди были иными, во многом схожими. Никто немца не звал, он пришел сюда сам и поднял меч войны. И русские ратники могли остановить его только ценой собственной жизни. Иного выхода у них не было…
Ивенский командовал, испытывая слитность с подчиненными, которая появляется в самые тяжелые минуты. Ему было больно, когда видел гибель бойцов; он зверел, если замечал, что солдаты действуют трусливо и неумело, позволяя врагу продвигаться вперед, и радовался попаданиям минометчиков и артиллеристов, сумевших подбить танк. Через каждые полчаса докладывали об убыли личного состава. Рота катастрофически таяла, и он выслушивал эти страшные цифры сдержанно, хотя тяжелей всех воспринимал каждую потерю. Он знал, что в роте нарекли его Батей. С тем уважением, которое возникает у солдат, когда понятны требования командира и он сам как человек. Да, иногда Ивенский поступал жестко. Но это было не самодурством, а мерой удержания дисциплины. Таким он и представлял себе командира, учась в военном училище. Но всё оказалось на войне сложней. Изо дня в день копилась в душе его странная вина перед теми, кто погиб. Хотя чаще он исполнял приказы вышестоящих командиров. И на терский берег привел бойцов тоже по приказу. Комбат, конечно, предвидел, что будет тяжело. Но именно ему, Ивенскому, пришлось стоять с бойцами насмерть…
В половине шестого вечера, когда санинструктор Зинченко доложила, что убыль роты составила пятьдесят три человека убитыми и двадцать девять ранеными, Ивенский понял, что силы людей исчерпаны и приказал готовиться к скорому отходу. Однако было необходимо продержаться до наступления темноты.
Конец ознакомительного фрагмента.