Терской Фронт
Шрифт:
Одним словом, долгий рассказ вышел. Когда я до момента нашей эвакуации на самолете дошел, за окном уже не то, что сумерки, самая натуральная ночная темнота сгустилась.
— Да уж, блин, повезло тебе со старым знакомым! — резюмировал Игорь. — Ты, Миша, похоже, не просто в рубашке — ты сразу в бронежилете родился.
— Угу, — согласно киваю я, — и в «Алтыне»… Слушайте, ну может, хватит меня уже мариновать тут, а?!
— Да чего ты вертишься, как на иголках? Спешишь что ли куда-то? — недоуменно смотрит на меня Исмагилов.
— Подколоть
— Уж совсем за уродов не держи! — явно обиделся Игорь. — Сразу же сказал, как только Олег мне о вашем разговоре сообщил. Только, на всякий случай, не стал говорить, когда именно ты вернешься. Сказал просто — скоро. Кстати, она дежурит сегодня…
— И ты молчал!!! — вскакиваю я. — Ну, Игорек, вот такого свинства я от тебя не ожидал!!! Идите-ка вы, господа офицеры, со своими докладами и отчетами!.. Лесом!!!
Чуть ли не кубарем скатываюсь по лестнице вниз и тихонечко стучусь в металлическую дверь пункта связи. Подсвечиваемый изнутри смотровой глазок на мгновение меркнет, а потом с той стороны раздается громкий всхлип и дверь распахивается. Все слова вдруг куда-то запропастились, я просто стою, как статуя, и смотрю в ее наполненные слезами васильковые глаза…
Хлесь! Ой, блин, что это было?! Хлесь! Хлесь!!! Вот, елки-палки, а вроде и не скажешь по ней, что рука такая тяжелая — в черепе зазвенело, словно в колоколе. А пощечины, одна за другой, продолжают мотать мою голову то вправо, то влево.
— Что ж ты творишь, гад?! Да ты знаешь, что я тут пережила?! Приезжают, говорят — пропал без вести. Водитель убит, а о тебе — ни слуху, ни духу! Да я тут чуть с ума не сошла!!!
Так, все, хватит! Порезвились — и будя! Ловлю ее руки и прижимаю к своей груди. Настя еще какое-то время вырывается, а потом прижимается к моей груди и, зарывшись лицом в куртку «горки», плачет. Так мы и стоим на пороге. Сколько — понятия не имею, может — пару минут, а может — часов. Наконец она поднимает на меня взгляд:
— Ну, и что ты стоишь столбом, скотина бесчувственная? Поцелуй меня!
Даже и не знаю, чем бы все у нас могло закончится, если бы прямо у меня за спиной не послышалось вежливое, но этакое… что называется, со значением, покашливание Игоря. Настя вскидывается и, тихонечко ойкнув, смахивая на ходу слезы, исчезает за звонко хлопнувшей дверью.
— Так, все, Ромео, — за грубоватым тоном Костылев явно пытается скрыть свое смущение, — давай, заканчивай свои лямур-тужуры, и дуй ко мне в кабинет, отчет писать.
— Слушай, Игорь, хорош зверовать, а! Я еле на ногах стою: перенервничал, не выспался, с вами вон, полдня языком молотил… Может, я спать пойду? А отчет — завтра…
— Ну, наглец! Значит, как к девушке — так летит по коридору курьерским поездом, информационные щиты со стен походя снося! Кстати,
— Договорились, — согласно киваю я и направляюсь к выходу.
Да, похоже, будить Кузьму посреди ночи становится у меня недоброй традицией.
— Чего там?! — слышу я из-за дверей «Псарни» его недовольный бас.
— Чего-чего, живу я тут!
Внутри на мгновение становится тихо. Зато потом дверь будто с петель срывает. Нет, если еще и Четверть с кулаками и слезами полезет, моя нежная, не сложившаяся психика этого точно не вынесет! Пронесло, Кузьма просто молча стискивает в своей лопатообразной клешне мою ладонь и радостно улыбается.
— Живой, чертяка! А то тут тебя уже кое-кто похоронил заочно!
— Не дождетесь, — отвечаю я, массируя пальцы правой руки и пытаясь отлепить их один от другого.
— Где ж тебя, негодяя, носило?
— Долгая история, Кузьма. Долгая, сложная, и, похоже, теперь еще и секретная. Так что, не обижайся — рассказать ничего не могу. Колонна-то, кстати, отбилась?
— Отбилась. С потерями, правда, но парни, что там были, говорят — в какой-то момент у «духов» напор вдруг ослаб. То молотили, как черти, по всему, что шевелится — головы не поднять, а потом враз поутихло. Нет, стреляли еще, но уже и не так густо, и не так точно.
Понятно, похоже, после того, как мамелюки с моей тушкой на плече, покинули поле боя, боевой задор нохчей из Непримиримых Тейпов резко поугас. Ну, да, когда в разгар боя союзник вдруг сваливает, не объяснив причины, много всякого в голове зашебуршится может.
— А чего хоть везли той колонной такого?
— Да бог его знает, — пожимает могучими плечами Четверть. — Парни не говорили, я не спрашивал. Сам служил, что такое военная тайна — в курсе. Слушай, а чего мы на пороге-то стоим? Далеко не май на дворе! Заходи давай, я чайку сгоношу…
— Нет, спасибо, чай у меня скоро из ушей польется. Весь день в Комендатуре чаевничал, пока перед отцами-командирами отчитывался.
— Ну, тогда, — Кузьма с хитрым выражением лица заговорщицки подмигивает мне и легонько щелкает указательным пальцем по горлу, — по маленькой? За возвращение?
— Ну, если только совсем по маленькой…
— Да не вопрос, я твое отношение к водке знаю. Просто пивом такие дела не обмывают… А мы сейчас и колбаски на закусь порежем…
По ходу этого недолгого монолога Четверть успел снять с барной полки бутылку хорошей водки, плеснуть грамм по сто в два высоких стакана, и даже начал крупными кусками резать кольцо домашней, похожей на «Краковскую», колбасы. И в этот ответственейший момент в бар заглядывает заспанная, одетая в одну ночную рубашку и закутанная в пуховый платок Зина.