Теряя сына. Испорченное детство
Шрифт:
Я вытерла слезы и показала Юсукэ распечатанные снимки УЗИ-сканера – светлые завихрения в темноте матки. А затем продиктовала ему список вещей, которые он должен был принести.
Во-первых, мне нужен альбом для рисования, цветные карандаши и пастельные мелки. Буду рисовать, не вставая с постели, как Фрида Кало после операции на позвоночнике. Я видела ее фотографию, где она так рисовала: сигарета в одной руке, кисточка в другой. Она много времени провела в постели – сначала из-за полиомиелита, потом после чудовищного несчастного случая, когда металлический
Фрида Кало была калекой, но все же ей удавалось жить насыщенной, полной страсти жизнью. Взять хотя бы ее брак с художником Диего Риверой или ее романы со Львом Троцким и Исаму Ногути.
Ногути некоторое время жил на этом острове. Ему нравились камни Сикоку. У него была студия где-то на севере, и Юсукэ обещал меня туда отвезти. Но это произойдет не скоро. Сейчас мне необходимо соблюдать постельный режим – но я, по крайней мере, могу рисовать. И я намеревалась нарисовать не меньше, чем Фрида Кало.
В перерывах между рисунками и набросками я буду учить кандзи. Я дала Юсукэ перечень книг, которые будут нужны мне для изучения китайских иероглифов. Я уже знала около пятисот символов и рассчитывала до рождения сына выучить еще шестьдесят.
Еще он должен был принести мне несколько романов и, хорошо бы, томик стихов.
В списке также были туалетные принадлежности и лакомства. Я попросила его принести и пару шелковых шарфов, чтобы повязывать шею или голову. Скорее всего, какое-то время мне не удастся принять нормальную ванну, поэтому мне нужно было хоть что-то, что превращало бы меня из ламантина в богиню.
Он аккуратно сложил листок и засунул его в нагрудный карман рубашки. Затем взял расческу со столика и стал расчесывать мне волосы.
Утром он принес все, что я просила. Я понемногу переставала на него злиться. Я взялась перечитывать «Загадку» в четвертый или пятый раз. Днем приехала мать Юсукэ со стопкой банных полотенец и сумкой мандаринов – чудовищно огромной, как мне показалось.
– Нет, нет, нет, нет! – воскликнула она. – Никакого чтения!
Я оторвалась от книги, пальцем отметив место, где читала.
– Это плохо для ребенка, – объяснила она. – От чтения мозг сильно возбуждается.
«Загадка» никак не тянула на триллер, да и знала я ее почти наизусть. Я бы могла сказать, что читаю скорее для того, чтобы отвлечься, а совсем не ради острых ощущений, но она бы вряд поняла.
Она протянула руку, и я отдала книгу – думала, что она просто хочет прочитать аннотацию на обложке. Но она высыпала из сумки мандарины и положила книгу туда.
– Никакого чтения.
Я не стала напоминать ей, что я два месяца буду лежать в постели и занятий у меня не так уж много.
– А что я тогда должна делать? – спросила я, стараясь не терять терпения.
– Ты должна думать о ребенке и не должна волноваться.
Я медленно кивнула. Как будто я и так не думаю о нем все время. Как будто можно не волноваться, когда она врывается ко мне в палату и отбирает у меня книги.
Я закрыла глаза и притворилась, что сплю. Она начала клацать вязальными спицами, но я не стала смотреть, что она вяжет. Хорошо бы это был шарф для Юсукэ или носки – чтобы оставить на алтаре для покойного мужа. Плохо, если это свитер или шапочка для маленького ребенка. Мне казалось, это что-то вроде дурного знака.
Прошло несколько минут, и я по-настоящему уснула. Проснулась я, когда медсестра принесла ужин. Свекровь исчезла, и с ней биография Блондель Мэлоун. Зато у телевизора высилась пирамида из мандаринов.
В первый раз Кея забрали у меня, когда он родился.
Итак, я лежала в палате с еще тремя беременными женщинами – у одной уже три раза был выкидыш, две другие ждали по двойне. За несколько дней мы все перезнакомились и теперь дружески общались, хотя я сомневалась, что увижу кого-нибудь из них после того, как меня выпишут из больницы. Но, как водится, мы обменялись адресами и пообещали посылать друг другу новогодние открытки и фотографии наших детей. Как водится, мы рассказывали друг другу о мужьях и гинекологических осмотрах. Мы создали в палате ту доверительную атмосферу, которая была бы невозможна в реальном мире.
В тот вечер, когда Кей появился на свет, Марико, у которой должны были родиться мальчик и девочка, вдруг заявила:
– Давайте закажем пиццу! Есть хочется.
Ничего удивительного. Мы были беременны. Когда нас не тошнило, мы умирали с голоду. Мы молча полезли в кошельки и стали выгребать оттуда мелочь и мелкие купюры. Ходить к банкомату в холле нам не разрешали, поэтому мы часто сидели без денег. Но в тот вечер у нас хватило на большую порцию немецкого картофельного салата и две пиццы – с соусом карри, и еще одну с ананасом и кукурузой.
Марико заказала все это по телефону, и мы стали ждать.
– Жаль, что пива нам нельзя, – сказала Риса, у которой тоже была двойня на подходе.
– Да, пиво было бы в самый раз, – согласилась Тамаки.
Даже просто подумав о запотевшей кружке «Асахи», я захотела в туалет. Накануне медсестра разрешила мне пользоваться туалетом через коридор от палаты. Я слезла с кровати и поковыляла к двери, опираясь на стойку капельницы, чтобы не упасть.
Я уже две недели не вставала с постели. До туалета было всего-то метров десять – но я совершенно выдохлась. Я стянула трусики и почти упала на унитаз. И чуть не потеряла сознание.
Белые крахмальные трусики были перепачканы кровью. Кровь стекала в унитаз. Меня прошиб пот. Я нащупала кнопку вызова сестры и давила на нее до тех пор, пока за мной не пришли.
Забросив мою руку себе на плечи, сестра довела меня до кровати. Я была словно раненый солдат, покидающий поле битвы. Как сквозь дымку, я видела своих соседок. Они глядели на меня с ужасом, а у меня не было сил на объяснения.
Медсестра ушла, чтобы вызвать доктора, и скоро вернулась с креслом-каталкой. За ее спиной стоял разносчик пиццы. Запахло пряностями. Я через силу пошутила: