Тесей. Бык из моря
Шрифт:
– Мать, – проговорил я, – зачем ты привела меня к ней? Разве не трудился я в ее землях, разве не бывал на волосок от гибели? Или и этого мало?
– Тише, – сказала она. – Ты знаешь свои деяния.
Она поглядела вдоль скалы – на тропу за нею и поманила меня чуть подальше в лес от сидящих и зашептала. Когда она была рядом, я увидел, что вырос на Крите еще на два пальца, но не почувствовал себя от этого старше.
– На Элевсине ты боролся с царем года и, когда он умер, сочетался браком со священной царицей. Но потом низверг ее, хотя год твой еще не истек, и установил мужское правление. В Афинах
– Она пыталась убить меня! – Я говорил, но в такой тишине ровный голос мой казался криком. – И царица элевсинская была в сговоре с ней, они подстроили мою смерть от руки отца. Или ты за этим отослала меня к нему? Ты, моя мать?
На мгновение приложив ладонь ко лбу, она сказала:
– Здесь я служанка и говорю то, что мне приказали. – Мать глубоко, всем телом, вздохнула. Движение это потрясло меня больше, чем ее слова, и кровь моя заледенела. – А на Крите, – сказала она, – ты похитил трижды священную Ариадну, воплощенную богиню, из святилища Матери. Где она сейчас?
– Я оставил ее на Наксосе, в островном святилище. А знаешь ли ты тамошний обряд, мать? Знаешь, как умирает Царь вина? Она приняла все сразу как должное – будто рыбку в море выпустили, хотя и воспитали ее среди более мягких обычаев, в неведении таких вещей. В доме Миноса дурная кровь. Когда придет мой черед, я оставлю своему царству лучшего наследника.
Я ощутил, что огромное, выбитое в камне око словно буравит мою спину, и обернулся лицом к нему. На меня смотрел лишь пустой каменный глаз. Тут я услышал звук и заметил слезы на глазах матери.
Я протянул руку, но она отшатнулась, одной рукой отгораживаясь от меня, а другой прикрывая лицо.
Спустя мгновение я сказал:
– Когда я был ребенком, ты рассказывала мне о благой богине.
– Тогда ты был ее ребенком, – проговорила мать, глядя куда-то за меня.
Обернувшись, я увидел внимательные лица обеих жриц. Казалось, весь лес уставился на меня.
Обратившись к камню, она провела над ним руками, а потом нагнулась к земле и поднялась с полными ладонями. На одной был проросший желудь, на другой мертвые листья, вновь возвращающиеся в землю. Опустив вниз свою добычу, она взяла меня за руку и, призвав жестом к молчанию, повела в сторону. Сквозь деревья я увидал играющих лисят, маленьких и обаятельных зверьков. Неподалеку на траве лежала объеденная тушка зайчонка. Мать моя вновь повернула к камню. Волосы на руках моих стали дыбом, слабый лесной ветерок теребил их.
Я спросил:
– Что я должен принести богине?
– Ее алтарь в ее детях. Богиня сама возьмет свое.
– Меня породил Посейдон, – молвил я. – Аполлон сделал мужем, а Зевс царем. Во мне не много женского.
Она ответила:
– Аполлон, ведающий все тайны, говорил: «Ничего не бывает слишком много». Тесей, он – знание, но познает он богиню.
– Если даже молитвы не могут растрогать ее, зачем ты тогда привела меня сюда?
Вздохнув, она отвечала:
– Богов трогает назначенная им жертва. – Она указала на тропу, уводящую за скалу. – Береговой народ говорит, что, прежде чем боги сотворили его прародителей из посеянной гальки, здесь было святилище земнорожденных титанов. Они бегали, опершись на ладони, и сражались стволами деревьев.
Я хотел заговорить, хотя мне нечего было сказать. Просто так, хоть что-нибудь, что сделало бы ее прежней. Пока меня не было дома, мать вступила в глубинные воды, и теперь я видел перед собой прорицательницу и жрицу. Она отправилась к выступающему камню, и я безмолвно последовал за ней. Обе жрицы шли позади нас.
Возле скалы она произнесла:
– Когда мы минуем Врата, молчи, что бы ты ни увидел и ни услышал. Муж не вправе говорить здесь. Жертву тебе дадут, и ты принесешь ее молча. Ну а превыше всего – не открывай сокрытого. Мать тьмы не являет себя мужам.
За скалой тропа нырнула в лощину, глубокое ложе, прорытое старым руслом. Над отвесными обрывами смыкались ветви деревьев. Среди влажных и зеленых теней прятались камни, казавшиеся сухими. Однако затем нога вступала в лужицы или вблизи раздавалось журчание воды. Скалы сужались, путь нам перегородила веревка, завязанная странным узлом. Мать потянула ее, и веревка упала; тут, миновав ее, она приложила палец к губам.
Ноги наши до лодыжек уходили в воду, над головами на три человеческих роста поднимались обрывы. А потом стены ущелья разошлись, перед нами открылась округлая котловина, по краям заросшая деревьями. В противоположной стене ее, чуть повыше, обнаружилось жерло пещеры. Из нее вытекал ручей, воркуя и смеясь; заросшие мохом низкие ступени вели в царившую внутри тьму.
Мать указала в сторону – на пространство между двумя валунами. Я приблизился к ним, ощущая, как холодеет хребет, но там оказался лишь связанный дикий кабан. Я выволок его наружу. Внизу под ступенями у камня стояла с топором старая жрица. На шероховатой поверхности валуна запеклась черная кровь. Вепрь фыркал и дергался, и мысль о том, что он может завизжать, была непереносима. Ударив изо всех сил, я раскроил ему шею до самой гортани. Дыхание оставило зверя, а высвободившаяся с ним кровь хлынула на землю. Он умер, и в устье пещеры я увидел три ожидающих лица: юной девы, женщины и старухи. Мать поманила меня.
В пещере было темно, и дальние стенки ее исчезали где-то в черноте. Струящийся вдоль одной стены ручей отполировал себе русло, стенки которого были покрыты желтыми и красными пятнами. На полу стояли корзины: с зерном, высохшими кореньями и листьями, некоторые были прикрыты. На мрачных стенах висели таинственные предметы: полотнища, облачения или мешки из выделанных кож.
По другую сторону ручья, за выступающей скалой, преграждавшей путь свету, на деревянную раму натянута была телячья шкура. Под ней располагалась каменная плита, похожая на подножие алтаря.
Они начали обряд очищения. Меня помазали кровью только что убитого вепря, а потом омыли водой из ручья; над головой священнодействовала старуха, над правой рукой мать. А потом приблизилась дева, дабы омыть мою левую. Смуглая, изящная дочь берегового народа, в чьих глазах отражалась лесная вода, застенчивая и робкая. Старшие глядели на меня, пока она подходила, нескладная и нежная, как щенок. В этом вселяющем трепет месте я позабыл о своих деяниях и славе, но девушка помнила их.
Я уронил руку. Она помедлила, застенчиво прикоснулась к ней, чтобы омыть. И покраснела: сперва лоб, потом лицо и грудь. Не поднимая глаз, она аккуратно поставила кувшин.