Тесей. Бык из моря
Шрифт:
– Как принято в тех краях – в виде круга стоячих камней с поперечинами наверху. Внутренний круг воздвигнут в незапамятные времена. Он – символ тайн Аполлона. Там жрецы посвятили меня в малые мистерии, и мне открылось такое, чего не узнать в наших краях за всю свою жизнь.
– Поскольку раскрывать эти тайны нельзя, – проговорила моя мать, – поведай нам о сооружении.
– Оно достойно титанов. Эти люди вырубили из камня грубоотесанные блоки величиной с дом бедняка и доставили их за сотни лиг, сбрасывая с гор и переправляя через реки. Некоторые из камней провели в дороге не один год. Но когда настала пора их ставить, верховный царь послал за мастерами на Крит. Без машин все люди мира, собравшись вместе,
И он рассказал, как этот царь и еще шестеро других, пользовавшихся святилищем, привели на работу всех своих людей; потребовались все они, хотя без помощи критян, с их рычагами и воротами, народу понадобилось бы в два раза больше. И даже эта толпа казалась жалкой возле чудовищных камней – скопищем муравьев возле валуна.
– И тогда я понял, – продолжал аэд, [36] – почему Аполлон послал меня сюда. Критяне знают не все, хотя сами считают иначе. Они умеют поднимать камни, но не вселять отвагу в сердце. Люди боялись. И я понял, зачем им нужен, и воззвал к богу, и он даровал мне силу, чтобы я смог понять работу и сделать из нее музыку. Я запел хвалу богу и задал ритм. И тогда семеро царей, их сыновья и приближенные вышли вперед и потянули во славу Аполлона, возглавив своих людей. Камни медленно поднялись, и их основания легли в гнезда, устроенные критянами. И они стали прочно.
36
Аэд – бродячий певец.
Сказитель умолк, и я попросил его напеть несколько фраз из его рабочей песни. Аэд улыбнулся и отвечал, что без танцоров пляс не пляшут; но, когда он запел, я увидел, как знатные старики, ни разу в жизни не бравшиеся за совместный труд, раскачиваются на своих сиденьях, словно гребцы. Эти его песни были знамениты; во всех землях, подвластных ахейцам, цари, замыслив великую стройку, посылали за ним – чтобы задать ритм работникам и осенить стены удачей. После его смерти искусство это утрачено; простонародье считает, что камни поднимались по его слову.
Настало время наделить его дарами. Дед подарил сказителю красивую брошь, мать вынесла тяжелый пояс, украшенный золотом, вполне годящийся и для царя. Он научил меня столь многому, что я решил сделать ему необычайный подарок – так я расстался с черным кольцом, одной из лучших своих драгоценностей. Оно было сделано из благородного металла, добытого в далекой земле; тяжелое и столь прочное, что и бронзовый меч не мог оставить на нем следа. Приятно было видеть, что мой подарок порадовал его – ведь золота наш гость получил достаточно.
Сперва мать, а потом дед, собрав своих людей, отправились спать. Рабы разобрали столы и внесли постели для холостых мужей. Я убедился, что аэд удобно устроился, и спросил, не нужна ли ему женщина. Он отказался и ответил, что будет спать. Потом я вышел во двор. Ночь была ясной, возле зубчатого края крыши чернел закрывавший звезды силуэт часового с копьем и рогом. Позади, в зале, знатные воины устраивались с пленницами, взятыми мечом или купленными; желающие компании молодые люди обычным образом искали друг друга. Мимо меня прошла знакомая девушка; она принадлежала матери и в тот вечер сидела возле ее кресла. Подбежав, я обнял девицу за талию. Она лишь отталкивалась ладонями. Мы возились, негромко пересмеиваясь, и она сказала:
– Будь что будет, но ты погубишь меня.
Мы вошли в чертог, как раз когда задували последние факелы.
Потом я спросил ее – так, чтобы никто не мог услышать, – о чем говорила мать, награждая аэда. Но она уже придремывала и не хотела просыпаться, а посему отвечала, что не помнит.
Глава 4
Уходившая в предрассветной тьме девушка разбудила меня своими движениями. Мне как раз снился сон, и, проснувшись, я вспомнил его. Я видел святилище гиперборейцев: огромные подъемные машины вырисовывались на фоне серого неба, вставали огромные камни, и цари наваливались на рычаги. И тут меня осенила посланная богом мысль.
Я поднялся и отправился на двор дворцового дровосека. Рассвет едва брезжил, даже рабы еще не шевелились, лишь в полях уже появились люди. Пожалуй, было еще темновато, чтобы отыскать необходимое; однако следовало все принести с собой, ибо никто не осмелится поднять топор на дубы Зевса. Я нашел короткую и толстую жердь, еще две подлиннее и заострил их концы. Потом связал бревна и, неловко пристроив у себя на плечах – поскольку не привык переносить тяжести, – отправился к дубраве.
Когда я поднялся вверх по ущелью, рассвет уже обагрил небо. Добравшись же наконец до рощи, я увидел, что алтарный камень весь раззолочен блестками – словно одеяние кифареда. Опустив на землю свою ношу, я вознес молитву Аполлону.
– Пеан Аполлон, – говорил я богу, – Аполлон, далеко разящий! Дай мне знак, если этим поступком я оскорбляю какого-нибудь бога.
Я поглядел вверх. Небо уже сделалось синим, и я увидел высоко над головой орла. Он наклонил крыло и ушел влево, исчезнув за ветвями. «Хорошо, – подумал я. – Какой бог мог бы яснее выразить свою волю. – И потом: – Мне следовало бы догадаться раньше». Я столько перечувствовал, но так мало думал и слышал лишь то, что хотел услышать, а не то, что мне говорили. Никто не велел мне поднимать камень голыми руками; сказано было лишь, что я должен сделать это один.
Подсунув рычаг поглубже, я напряг спину, и край камня приподнялся, позволив мне ногой подсунуть под него опору. И, уже собравшись надавить вниз, вспомнил, что из-под камня нужно будет что-то извлечь, – ведь, когда я выпущу рычаг, камень ляжет на место. Я сел на корневище дуба, чтобы все хорошенько обдумать, и, увидев, как оно торчит из земли, понял, как надо поступить. К счастью, я прихватил с собой длинный рычаг; его вполне можно было упереть в корень.
Тяжелый муж легко справился бы с этой работой, однако мне пришлось изрядно повозиться, но на сей раз я был готов сражаться с камнем буквально до смерти, потому что знал – его действительно можно поднять. Дважды камень отрывался от земли и дважды опускался вниз, но, навалившись в третий раз, я услышал внутренним слухом ропот моря. И, получив этот знак, понял: сейчас я сделаю это; так и случилось.
Я отошел, чтобы отдышаться. Камень стоял накренившись на своем широком краю, тонкий же край его подпирал рычаг, а между ним и землей разверзлась темная пасть. На мгновение мне захотелось на этом закончить; я показался себе вором-гробокопателем, сделавшим перерыв из страха перед рассерженными мертвецами. Быть может, я надеялся, что сокрытое само явится мне из-под камня – крылатый жеребенок, например, или ключ соленой воды. Но ничего не случилось, и, припав к земле, я опустил руку вниз.
Ладонь моя ощутила землю и камешки, скользкий червь заставил меня вздрогнуть. Потом я наткнулся на подгнившую ткань и нащупал в ней нечто твердое. Я отдернул руку – мне показалось, что это кости. Все это было совершенно не похоже на то, что я ожидал, а прикосновение червя пробудило во мне брезгливость. Я постарался успокоить себя и вновь ощупал сверток – нет, слишком прямой для костей. Ухватившись покрепче, я вытащил его. Сверток был длинный и узкий, солнце выхватило из гнили несколько серебряных нитей. В ткани уже поселились личинки, желтая сороконожка, извиваясь, устремилась прочь. Я подумал: «Дар смертного. Конечно, я всегда это знал. Следует ли допытываться дальше?»