Тесей. Бык из моря
Шрифт:
Бык тоже учился и вскоре начинал бить о землю копытом еще до того, как мы влезали на ограду. Дружина моя стала проявлять нерешительность, и наконец со мной остался лишь сын конюшего Дексий, не боявшийся ничего, что передвигалось на четырех ногах. Но оба мы все равно предпочитали, чтобы остальные отвлекали быка, пока мы прыгаем внутрь. Однажды, дожидаясь нужного мгновения, юный Дексий оступился и упал, когда бык смотрел на него.
Он был моложе меня и следовал за мной из приязни. Я понял, что сейчас произойдет, к тому же по моей вине. И, не видя иного выхода,
Я не помню отчетливо, что случилось потом, как все происходило и ждал ли я смерти. Удача позволила мне ухватиться за рога; будучи таким же новичком в подобных забавах, как я, бык непринужденно стряхнул меня. Я взлетел вверх, ударился животом о перекладину ограды и повис на ней. Мальчишки схватили меня и стянули вниз. Тем временем выбрался и Дексий, а поднявшийся шум привлек внимание управителя.
Дед посулил запороть меня до смерти, но, сорвав одежду, увидел такие синяки, словно бы я уже претерпел наказание, и, ощупав меня, обнаружил два сломанных ребра. Мать заплакала и начала расспрашивать, что на меня нашло. Но ей я не мог этого сказать.
К тому времени, когда кости мои срослись, настало время возвращаться в святилище. Симо научился кое-каким манерам, однако не забыл прокушенную руку. Теперь он никогда не называл моего имени, но всегда говорил «сын Посейдона». Это выходило у него слишком пресно, и мы оба знали, что он имеет в виду.
Когда наступал мой черед убирать в святилище, то, завершив дело, я всегда преклонял колени возле ручья и шепотом называл имя бога; если мне отвечал какой-нибудь ропот, я негромко произносил:
– Отец, яви мне знак.
Однажды в середине лета, когда мне исполнилось десять, полуденная тишина показалась мне небывало тяжелой. Трава в роще поблекла от жары, ковер из осыпавшихся сосновых игл приглушал каждый звук. Ни одна птица не пела, умолкли даже цикады; словно выкованные из бронзы, верхушки сосен застыли в глубокой синеве небес. Когда я выкатил треножник, он затарахтел подобно грому, непонятно почему повергнув меня в смятение. Я старался ступать осторожно, так чтобы не звякнул ни единый сосуд. И все это время в голове моей звучало: «Так уже было когда-то».
Покончив с делами, я не пошел к источнику, а просто вышел из святилища; по коже моей бегали мурашки.
Вытряхивавшая одеяла толстая жена Каннадиса приветствовала меня, и я почувствовал себя лучше; тут подошел Симо и обратился ко мне:
– Ну, сын Посейдона? Разговаривал ли ты со своим отцом?
Итак, он подглядывал за мной. Но даже это не задело меня, как было бы в иное время. Ранило меня то, что он не понизил голос, хотя весь мир как бы говорил: «Тсс…» Мне было неловко, словно бы волосы мои зачесывали в обратную сторону.
Симо пнул камень, что заставило меня стиснуть зубы.
– Я подглядывал сквозь ставни и видел старуху голой. У нее на пузе бородавка, – сказал он.
Голос его, нарушивший тишину, терзал мои уши. Оскорбленное безмолвие сгущалось вокруг нас.
– Уходи! – сказал я. – Разве ты не чувствуешь, что Посейдон гневается?
Он посмотрел на меня и с издевкой заржал. Но едва звук этот покинул его уста, в воздухе над нами зашелестели крылья. Все птицы в роще, оставив свои деревья, собрались над нашими головами с тревожными воплями. При этом звуке все во мне задрожало – мое тело, моя голова и конечности. Я не знал, что именно тревожило меня, но смех Симо стал невыносим.
– Убирайся! – завопил я и топнул ногой.
Нога моя ударила оземь, и твердь содрогнулась.
По земле с грохотом прокатилась волна, словно бы могучий конь взбрыкнул, отгоняя мух. Затрещало дерево, и крыша святилища накренилась в нашу сторону. Мужи кричали, стенали женщины, выли и лаяли псы; старческий надтреснутый голос Каннадиса взывал к богу, и я вдруг оказался посреди холодной воды. Она сочилась из камней священного источника.
Я стоял, оцепенев. И посреди всеобщего смятения вдруг осознал, что голова моя прояснилась и сделалась легкой, как воздух после грозы. «Вот оно что, – подумалось мне. – Я чувствовал приближение этого». И тут я вспомнил, как плакал и как странно ощущал себя, когда мне было четыре года.
Повсюду в священном пределе и вне его люди призывали колебателя земли – Посейдона – и давали обеты, умоляя его сменить гнев на милость. Тут рядом с собой я услышал хлюпающие рыдания. Симо пятился, прижимая ко лбу в знак преклонения сжатый кулак, и стенал:
– Я верю! Верю! Только пусть он не убивает меня!
Отступая, в слезах он уперся спиной в скалу, повалился навзничь, зайдясь в крике так, что жрецы бросились к нему, опасаясь, уж не ранен ли он. А Симо все бормотал и показывал на меня пальцем, но потрясение мешало мне ощутить радость, и я стоял, глотая слезы в тревоге за мать. Вода возле моих ног превращалась в грязь, но я не двигался, внимая птичьим крикам и рыданиям Симо. Наконец старый Каннадис приблизился ко мне с жестом поклонения. А потом отвел волосы с моего лба и увел прочь, взяв за руку.
Никто не погиб при землетрясении, некоторые дома потрескались, но все же устояли. Дед прислал из дворца работников с двумя новыми колоннами для святилища; они поправили ход воды в священном источнике, и течение вновь вернулось в прежнее русло. Дед сам явился проверить качество работы и призвал меня к себе.
– Я слыхал, – промолвил он, – что бог послал тебе знак.
Долгое время я провел наедине с этой мыслью и уже не знал, правда это или нет, но оказалось, что правда. Дед разбирался в таких вещах. Ведь он был не только царем, но и жрецом. Мой ум успокоился.
– Впредь, – продолжил дед, – ты всегда будешь получать подобные предзнаменования. И когда они придут к тебе, выбегай из дверей, кричи людям, что Посейдон гневается на них. Тогда народ успеет спастись, прежде чем рухнут дома. Такие знаки свидетельствуют о благосклонности бога. Старайся быть достойным ее.
Я обещал стараться. Я был готов обещать все что угодно, доброму Отцу коней, ответившему знаком на мои долгие молитвы.
На следующий день Симо бочком подошел ко мне в роще и сунул что-то теплое в мои ладони.