Тесей. Бык из моря
Шрифт:
Над вздымавшимися на горизонте горами поднялось солнце. Огромные вершины вонзали в небо снежные пики над грядами холмов, скрывавших горы, пока мы жались к берегу. Мы проверили курс, Пирифой обратился к карте и крикнул со своего корабля, что мы возле Колхиды и скоро высадимся на берег, чтобы обсудить военные планы.
Наконец в горах открылся просвет, и мы увидели устье реки. Приблизившись, мы обнаружили возле потока крохотную равнину с крытыми жердями домами. Лишь жилище царя было выстроено из камня. Мы отправились дальше и высадились у ручья за мысом, чтобы они подумали, что мы проплыли мимо.
Наше оружие пострадало
Так мы и поступили. Колхидяне были бдительны и заметили нашу высадку, хотя луны не было; впрочем, отряд их не продержался достаточно долго, чтобы хозяева успели укрыть свое добро в крепости, изрядное количество они просто бросили. При свете горящих домов мы бились на улицах, и мужи колхидские отступали. На горной дороге мы перехватили караван мулов, груженных золотом. Были здесь и богатые горожане, промедлившие с бегством из-за жадности. Но женщин, уносящих детей, я отпускал. Наши после долгого пребывания на море жаждали женщин, и кое-кто был недоволен этим, в особенности лапифы Пирифоя. По дружбе он стал на мою сторону и объявил, что они понапрасну тратят время и упустят золото, которого хватило бы, чтобы накупить женщин на целый год.
Мы пригрозили ехавшим в золотом караване людям, чтобы узнать, где отыскать шкуры; впрочем, наобещали куда больше, чем взялись бы исполнить. Мы с Пирифоем сошлись на том, что оба терпеть не можем пыток. Наконец они показали нам шкуры в ручье; золота в них обнаружилось немного, поскольку их недавно переменили. Но трофей все равно оказался хорошим, и я не стал вымывать золото из доставшегося мне руна, а просто повесил его у себя в пиршественном зале.
Мы были довольны добытым золотом и тем, что обнаружили в домах царя и вельмож, – кубками и фибулами, коваными кинжалами и мечами, одеждами из тонкой пряжи, – и собрались поворачивать обратно домой с тем, что даровали нам боги. Но сперва мы пробили днища и борты каждого колхидского корабля, чего Ясон просто не имел возможности сделать; и, как он рассказывал Пирифою, именно это и послужило причиной всех его дальнейших бедствий.
День занимался чистый. Невзирая на усталость, мы гребли, чтобы отойти подальше от берегов Колхиды, на случай, если у тамошнего царя есть верные соседи-союзники. Вскоре после рассвета задул ветер, и, подняв паруса, мы позволили гребцам поспать на банках. За парусами следила вахта кормчего, выспавшаяся, пока мы были на берегу. Мы с Пирифоем тоже устроились спать – каждый на собственном корабле – в кормовой части на подстилке. Я глядел в синее небо, в котором возвышался наполненный ветром парус с нарисованным драконом; его потрескивание утешало меня, и я радовался мыслям о хорошо сделанной работе.
Я проснулся, понимая: что-то случилось. День перевалил за полдень, море потемнело, словно вино, а солнечный свет тек на воду бледным медом. Мы были возле берега, зеленые холмы которого золотило клонящееся к западу светило. Корабль раскачивался на волнах и кренился, мужи толпились у обращенного к берегу борта. Я вскочил с ругательствами и заставил выровнять его. На самом носу были устроены узкие мостки, на которых мог стоять кормчий, когда ему нужно было провести корабль сложным путем. Я поднялся на них и ухватил за гребень бронзового грифона.
Вскоре я заметил, из-за чего поднялся весь шум. Обогнув мыс, мы оказались прямо посреди стайки купающихся девушек – не плещущихся, как женщины во время стирки, но плывущих в открытом море. Теперь они, конечно, повернули к берегу, но мореходы налегли на рулевое весло, и воины сели грести.
Это было безумие: в лесу мог спрятаться кто угодно. Я раскрыл рот и собрался было приказать вернуться на курс, но слова не торопились идти с языка. Я тоже провел много дней в море и решил поглядеть, что будет дальше.
Девушки в воде двигались быстро, сильными гребками; так ловко, что я принял бы их за юношей, не появись некоторые уже на берегу. Легкими шагами они перебегали по гальке к укрытию, словно бы ступни их не были привычны к обуви. И все же они не напоминали селянок – поступь их была исполнена гордости. Ягодицы маленькие и тугие, ноги длинные и стройные, а небольшие груди напоминали опрокинутые чаши. Тела эти вызолотило солнце, они не привыкли к одежде, а выгоревшие волосы над загорелыми лицами казались серебряными. Все они носили прически на один лад – не слишком длинную толстую косу, подпрыгивавшую на бегу.
Самая быстрая уже достигла леса; там, где ветви редели, я увидел протянувшиеся навстречу ей золотистые руки. Я подумал: «Если таковы их женщины, то каковы же мужчины? Должно быть, это народ героев. Если они придут, битва окажется достойной памяти сказителей, но некоторым из нас придется кормить собой коршунов. Что ж, пусть приходят».
Я махнул гребному мастеру и крикнул:
– Быстрее!
Воины, пересмеиваясь, налегали на весла. Мы шли так быстро, что дальние девушки еще оставались в воде. Одна оказалась на расстоянии полета дротика впереди. У борта послышался всплеск: это молодой Пиленор, знаменитый пловец, выигравший множество почетных трофеев, отправился за добычей; стряхнув воду с лица, он стрелой понесся вперед. Люди подбадривали его, я вспомнил Крит и рев арены.
Все остальные девушки уже были на берегу, в укрытии.
«Не важно, – рассудил я, – склон их задержит, а голодный пес всегда найдет зайца».
Молодой Пиленор быстро догонял. Кто-то уже держал наготове весло, чтобы протянуть ему. Вне сомнения, девушка будет отбиваться, и оба могут утонуть.
На песчаном берегу остались одни отпечатки следов, когда кусты расступились. Из них появилась девушка, словно олень понесшаяся к морю. Мужи завопили от радости и принялись приветствовать ее на свой лад. Я смолчал, потому что заметил причину, по которой она не стала одеваться, – на плече ее был колчан, а в руках лук.
Он оказался из скифских, короткий и мощный. Остановившись по колено в воде, она забросила свою серебряную косу за спину и наложила стрелу на тетиву. Я уже был сражен. Эта грудь, отведенная назад рука, шея с тугой и мягкой косой пронзили меня наповал. Она прицеливалась, золотая, серебряная и розовая… Брови, сдвинутые вместе, в глазах чистота и строгость, все похотливые взгляды отлетали от нее, как капли дождя от горного кристалла. Она глядела на нас подобно охотнице, выбирающей среди мычащего стада тварь, пригодную для котла. Я никогда не видел лица, чье выражение было бы столь же безукоризненно гордым.