TESO DOS BICHOS (Курган двух тварей). Файл №307

В комнате висела серая мгла. Если бы оставались силы и желание, можно было бы включить телевизор — он давал ощущение чьего-то присутствия. Или хотя бы зажечь свет. Тогда не было бы так серо. Но человек продолжал лежать, глядя в потолок. Горка окурков в пепельнице выросла в мини-Монблан и развалилась, когда в нее не глядя ткнули очередной окурок. Прошла вечность. Очередная серая вечность разглядывания

потолка под стук дождевых капель. Их звонкое пощелкивание по стеклу нарушало единообразность вечера. Если бы оставались силы и желание, можно было бы застрелиться. Человек скосил глаза, пытаясь разглядеть пистолет, не меняя положения головы. Оружия нигде не было, очевидно, Мона спрятала куда-нибудь. Она боится пистолета, словно тот собирается ее укусить. Ради любопытства человек попробовал представить, как бы все произошло. Мысли текли неторопливо и отдавали мазохистским сладострастием. Он в уме проделал все необходимые действия — неторопливо, обстоятельно, оттягивая финал — потом дело застопорилось. Полезла всегдашняя дрянь. Выстрел не должен быть слишком уж громким, чтобы не услышали соседи. Зрелище, опять же, наверняка будет не из приятных. Он попытался представить собственный труп и не преуспел в этом. Зато прекрасно и в мельчайших деталях вспомнился вид доктора Рузвельта после того, как в его палатке побывал ягуар. Можно наглотаться какой-нибудь гадости, подумал человек. Если бы в доме что-нибудь было. Можно ли отравиться аспирином? И сколько для этого нужно проглотить таблеток? Со счетом тоже все было нормально.

Повеситься. На собственном ремне. Он уже с интересом осмотрел потолок, но ничего подходящего, за что можно было бы зацепить веревку, так и не обнаружил. Плохо дело. Так, подумал он почти деловито, — Даже с самоубийством мне не везет.

Он приподнялся на локте и увидел плошку. Она стояла на прежнем месте — на журнальном столике, там, где он ее оставил. По крайней мере, одна гадость в доме имеется. Banisteriopsis Caapi. Лиана, растущая в дождевых лесах Амазонки и Ориноко. После возвращения из Эквадора он прочитал про эту лиану все, что сумел найти в библиотеке. Кору надо вымочить в воде и прокипятить. Потом в отвар добавляются еще кое-какие ингредиенты, и в результате получается именно то, что сейчас засыхает в плошке на журнальном столике. Дверь в иной мир. Айахуаска — «лоза духов». Йахе.

«Большинство видений, вызванных галюци-ногенами, у разных людей различны. Йахе -другое дело. Обычно люди, принимающие его, видят больших кошек или змей. Этот факт долго интриговал психологов и до сих пор остался необъясненным. Некоторые считают, что эти видения основаны на генетической памяти, первобытных страхах, глубоко впечатанных в гены человека и освобождаемых наркотиком.» Идиоты. Что они понимают.

Он потянулся за лежащим на полу дневником. Хорошо, что за карандашом не придется вставать, вчера он заложил им дневник.

«29 марта, пятница.

Я видел амару. Она выходит из джунглей, глаза ее — глаза скорпиона, клыки ее — клыки ягуара, когти ее — когти кошки. Она бросается с деревьев… Она терзает мою плоть.»

Раскопки на Тесо Дос Бичос

Эквадорские возвышенности

Южная Америка

Тихо падал снег. Он успевал припорошить жирную, развороченную землю и растаять прежде, чем его затаптывали, превращая в грязные лужи. Индейцы работали молчаливо и споро, я остановился посмотреть на их плавные, полные священным смыслом движения, которыми они смахивали песок и грязь с черепков. Тут-то все и началось. Вечером я записал события этого дня в дневник. Записал и эту фразу, и только три недели спустя, перечитав ее, понял, что кто-то другой, кто водил в тот вечер моей рукой, вложил в эти слова свой смысл. Правда,

смешно мне не стало.

Итак, я смотрел, как Манито сдувает пылинки с черепка, и тут-то все и началось. Завопил, кажется, Пако. Он орал, как укушенный, и размахивал руками, призывая все племя. Поначалу я и решил, что его действительно укусил скорпион, и только потом сообразил, что для скорпионов и прочей подобной мерзости на дворе слишком холодно.

Впрочем, орал Пако по-испански, и это означало, что мне тоже стоит подойти и обратить внимание. Я протолкался сквозь галдящую толпу.

— Nos debemos irnos у dejarlo en paz. Debemos decirle al anciano. El sabra que hacer. Esto es malo, muy malo… — лепетал Пако. — Nos va a traer problemas para todos nosotros.

Ничего оригинального: все очень плохо, и у них возникли проблемы. У них всегда проблемы. Но на этот раз дело по-настоящему было дрянь. Это я понял, как только увидел Ее. Она таращилась провалами глазниц из трещины в ритуальном горшке. Она еще не совсем проснулась, просто спросонья пыталась понять, кому это понадобилось ее будить. Я бросился в палатку к Стервятнику.

— Доктор Рузвельт…

— Что такое? — поинтересовался Стервятник.

Мона когда-то назвала его так в порыве эмоций, и прозвище прилипло намертво.

— Мы нашли кое-что, — у меня перехватило дыхание, пришлось сделать паузу — мне кажется, вам стоит взглянуть.

Стервятник выпорхнул из палатки раньше, чем я успел закончить фразу. У деда нюх на подобные вещи. Он кинулся на урну с останками и разве что не облобызал ее. Он гладил ее, точно девушку. Он просто сиял ясным солнышком. Он тогда еще не знал, какие над нами сгущаются тучи.

— Это амару…

— Я знаю, — сказал я, потому что надо было что-то сказать.

Индейцы окружили нас и молча наблюдали за переговорами. Они не понимали английского, но четко улавливали тонкости ритуала. Я должен был что-то сказать Стервятнику, поэтому я и сказал:

— Я знаю.

— Это фантастика, — у Стервятника горели глаза. — И почти в полном порядке.

Все, сейчас начнется моя партия. И я получу в морду.

— Мы не можем ее отсюда забрать, — я сам поразился собственной наглости, что уж говорить о Рузвельте. Стервятник злобно уставился на меня. До Моны он носил прозвище Фельдфебель. С перепугу я перешел на фальцет. — Нельзя.

— Что значит «нельзя»?

— Тело женщины-шаманки священно для племени. Они не позволят нам потревожить ее останки.

Три. Два. Один. Пли. Рузвельт распрямился взведенной пружиной.

— Мы не тревожим ее, — отчеканил он по-немецки сурово, у меня сразу же появилось желание вытянуться во фрунт и взять под козырек. — Мы ее спасаем. Вы же знаете, какая здесь тяжелая ситуация. Я-то считал, что вы можете справиться с этими людьми.

— Доктор Рузвельт, — не сдавался я, — мне кажется, что это опасно. Мне кажется, это неправильно.

И услышал в ответ:

— Очистить и упаковать экспонат. Он отправляется с нами.

Индейцы молча смотрят на меня. Я смотрю на них и не знаю, что делать. Старый дурак так ничего и не понял. По-своему он, конечно, прав. Но он не сидел с нами вечерами у костра и не слышал разговоров. Правда, если бы он их услышал, то со вкусом прочел бы длинную и познавательную лекцию о примитивных верованиях. Я опять сглатываю сухой ком, царапнувший мне горло, и поднимаю голову. Ну конечно. На гребне холма уже стоит шаман и не отрываясь смотрит вниз, на раскопки.

Вечером мы опять сидим у костра. Из палатки Стервятника доносится классическая музыка, которой он пытается заглушить барабаны и трещотки. Шаман, разрисованный красно-белыми узорами, гнусавит свое, -не обращая внимания на цивилизацию. Он зачерпывает из котелка вязкую желтоватую жидкость и наливает в ритуальную плошку.