Тэсс из рода д'Эрбервиллей
Шрифт:
Он заблуждался, говоря себе, что ее честное и невинное лицо не являлось зеркалом ее души; но у Тэсс не было заступника, который доказал бы ему обратное. Возможно ли, думал он, чтобы эти глаза, взгляд которых всегда подтверждал каждое ее слово, видели в этот же самый момент совсем иные картины, не похожие на то, что ее окружало.
Он лег на диван в гостиной и погасил свет. Спустилась ночь и завладела домом, спокойная и безучастная ночь, которая уже поглотила
36
Клэр проснулся на рассвете; серый рассвет крался, как человек, замешанный в преступлении. Клэр увидел камин с холодной золой, стол, накрытый к ужину, и две рюмки с вином, — вино уже не искрилось и подернулось пленкой; увидел стул Тэсс, не занятый теперь, свой стул и другую мебель, которая, казалось, в чем-то оправдывалась и задавала невыносимый вопрос: что же теперь делать? Сверху не доносилось ни звука, но через несколько минут раздался стук в наружную дверь. Он вспомнил, что должна прийти жена крестьянина, жившего по соседству, которая нанялась им прислуживать.
Присутствие постороннего человека в доме было бы теперь крайне неуместно, и Клэр, уже одетый, открыл окно и сказал ей, что сегодня утром они обойдутся без ее помощи. Она принесла кувшин с молоком, и он попросил поставить его у двери. Когда матрона удалилась, он отыскал в сарае дрова и быстро развел огонь. В кладовой нашлись яйца, масло, хлеб, и Клэр приготовил завтрак, — жизнь на мызе научила его хозяйничать. Дрова пылали в камине, и дым вырывался из трубы, словно увенчанная лотосом колонна; местные жители, проходя мимо, видели дым, думали о новобрачных и завидовали их счастью.
Энджел еще раз оглядел комнату, подошел к лестнице и обычным своим тоном сказал:
— Завтрак готов.
Открыв входную дверь, он вышел на свежий утренний воздух. Когда через несколько минут он вернулся, Тэсс уже спустилась в гостиную и машинально переставляла посуду. Она была совсем одета и, должно быть, оделась раньше, чем он ее окликнул, так как с тех пор прошло минуты две-три. Волосы она закрутила большим узлом на затылке и надела одно из новых платьев — бледно-голубое шерстяное, с белой оборкой у ворота. Казалось, лицо и руки ее застыли, — вероятно, она долго просидела одетая в холодной спальне. Подчеркнуто вежливый тон Клэра, когда он ее окликнул, пробудил в ней на секунду проблеск надежды, но достаточно ей было взглянуть на него, чтобы надежда угасла.
От пламенного чувства влюбленных осталась только зола. Острая боль вчерашнего вечера уступила место тяжелой апатии; казалось, ничто не могло снова вернуть им способность чувствовать.
Он заговорил с ней спокойно, и она отвечала так же сдержанно. Наконец она подошла к нему и начала пристально всматриваться в его резко очерченное лицо, словно забыв, что ее собственное лицо может служить объектом наблюдения.
— Энджел! — сказала она и умолкла, слегка прикоснувшись к нему пальцами, как будто едва могла поверить, что здесь перед ней находится человек, который был когда-то ее возлюбленным. Глаза ее не потускнели, бледные щеки еще не осунулись, хотя высыхающие слезы оставили на них блестящие полоски, а губы, обычно ярко-алые, были почти так же бледны, как и щеки. Жизнь еще пульсировала в ней, придавленной горем, но пульс стал таким прерывистым, что малейшее напряжение могло вызвать настоящую болезнь, — и тогда потускнеют ее глаза и губы станут тонкими.
Она казалась безупречно чистой — прихотливая обманщица-природа наложила такую печать девственности на лицо Тэсс, что он смотрел на нее ошеломленный.
— Тэсс! Скажи, что это неправда! Конечно, неправда!
— Это правда.
— Каждое слово?
— Каждое слово.
Он смотрел на нее с мольбой, словно хотел услышать заведомую ложь и с помощью софистики превратить ее в нерушимую правду. Однако она повторила:
— Это правда.
— Он жив? — спросил Энджел.
— Ребенок умер.
— А этот человек?
— Жив.
Еще раз отчаяние исказило лицо Клэра.
— Он в Англии?
— Да.
Он сделал несколько шагов бесцельно, сам того не замечая.
— Вот каково мое положение, — сказал он отрывисто. — Я думал — и так думал бы всякий на моем месте, — что, отказываясь от честолюбивых стремлений иметь жену, занимающую положение в обществе, богатую, знающую свет, я найду в крестьянке невинность так же непременно, как и румяные щеки… Однако я не хочу упрекать тебя и не буду.
Ему не нужно было продолжать: Тэсс слишком хорошо понимала его состояние. Это и было особенно горько: она знала, что он лишился всего.
— Энджел… я бы не довела дела до свадьбы, если бы не знала, что в конце концов у тебя остается выход; хотя я надеялась, что ты никогда…
Голос ее сорвался.
— Выход?
— Да, способ от меня избавиться. Ты можешь от меня избавиться.
— Как?
— Развестись со мной.
— О господи, можно ли быть такой наивной! Как я могу развестись с тобой?
— А разве нельзя… теперь, когда я призналась? Я думала, что моя исповедь даст тебе на это право.
— О Тэсс, ты… ты так по-детски простодушна… невежественна… не знаю, как тебя назвать! Ты ничего не смыслишь в законах, ничего!
— Как, разве ты не можешь?
— Конечно, не могу.
Ее грустное лицо исказилось от стыда.
— А я думала, что… — прошептала она. — О, теперь я понимаю, какой дурной считаешь ты меня! Но клянусь тебе, поверь мне, я всегда думала, что ты можешь со мной развестись! Я надеялась, что ты этого не сделаешь… но никогда я не сомневалась, что ты можешь от меня избавиться, если захочешь и если… совсем… совсем меня не любишь!
— Ты ошиблась, — холодно сказал он.
— Так, значит, я должна была это сделать прошлой ночью. Но у меня не хватило смелости.
— На что не хватило смелости?
Она не отвечала, и он взял ее за руку.
— Что ты задумала сделать?
— Покончить с собой.
— Когда?
Она съежилась от его инквизиторского тона.
— Прошлой ночью.
— Где?
— Под твоей омелой.
— О боже!.. Как? — спросил он сурово.
— Я скажу, только не сердись на меня, — ответила она, дрожа. — Я взяла веревку от своего сундука… но не могла… сделать самое последнее! Я боялась, что это опозорит твое имя.