Тест на блондинку (сборник)
Шрифт:
Итак, с видом полнейшего восхищения Желтухин церемонно поклонился Нино, причём сделал это так нарочито старательно, что Зорро не удержался у него на голове и под общий смех перелетел на плечо к девочке.
– Как тебя зовут?
– Нино.
– Какое прекрасное имя, Нино!
– А я – Желтухин, – уморительно изображая смущение и серьёзность одновременно, проговорил клоун и протянул девочке выбеленную тальком руку, – будем знакомы.
– Ты знаешь, почему меня зовут Желтухиным?
– Нет, – удивительно, но, казалось бы, в этой какофонии звуков она должна была растеряться, лишиться дара речи, не слышать и не видеть ничего, но этого не произошло, – нет, не знаю. – При этом Нино погладила сидевшего у неё на плече Зорро.
– Потому что я, деточка, рыжий клоун, я люблю апельсины, фанту и жёлтые воздушные шары.
– А я не люблю апельсины, потому что у меня от них диатез.
– Как же им не стыдно!
– Кому? – Нино округлила глаза, делая вид, что не понимает, кого стыдит долговязый, с подведёнными сурьмой глазами клоун.
– Апельсинам, Нино, апельсинам!
– Позор! Позор! Позор! – опять завопил Зорро и вновь принялся раскачиваться из стороны в сторону, приглашая зрителей поддержать шутку. В зале вновь раздались смех и аплодисменты.
– Милая Нино, я дарю тебе этот жёлтый воздушный шар, как самой солнечной девочке нашего представления, – с этими словами Желтухин, показывая, насколько тяжёл и неподъёмен подарок, пыхтя и едва передвигая ноги, с трудом протянул Нино светящуюся изнутри сферу, – держи его крепко и не отпускай, а то он улетит.
Ветер яростно летал, раскачивал висящий над входом в гастроном жёлтый стеклянный шар фонаря, казалось, что хотел оторвать его, металлический крюк скрипел, а по стенам, по оцинкованному профнастилу козырька, по цементным ступеням, по лицу Нино метались тени, вспышки света, блики и отсветы.
Подумалось, что те случайные попутчики в автобусе, которых она больше никогда не увидит, досужие разговоры, по большей части бессмысленные, но почему-то оставляющие в сердце глубокие раны, никуда не деваются, но продолжают жить какой-то своей особенной жизнью, продолжают раскачиваться, вызывая тошноту и озноб.
«Косы рыжие густые, брови чёрные навзлёт, глазки синие, шальные, и танцует, и поёт».
И не танцует она, и не поёт, но если об этом все говорят, значит, хотят её видеть такой, и постоянно сопротивляться этому уже нет сил.
И вновь подумалось: так или иначе мы просто заклеиваем белым пластырем, который со временем потемнеет, здоровый глаз, и он перестанет быть здоровым, вечно находясь в темноте неведения, а ленивый и шальной так и останется ленивым и шальным, приучив нас к тому, что всё, что он видит, и есть правда.
Нино остановилась перед стеклянной, забранной алюминиевыми решётками дверью магазина и сосредоточилась, задумалась, что надо купить домой. Это было очень важно, потому что, когда уже оказывалась внутри магазина, она сразу всё забывала и в медленном отупении бродила вдоль прилавков, где под стеклом были разложены окорочка и рыбы без головы, замороженные голени и говяжьи хрящи.
Нет, в мясном и рыбном ничего не надо. Надо в молочном что-нибудь на завтрак купить.
Конечно, это были уже не те завтраки, которые ей в детстве готовила Этери: яичница с помидорами, блинчики с абрикосовым вареньем, пшённая каша с тыквой и грецкими орехами.
Когда в конце первого курса Нино всё же ушла из дому и стала жить в институтской общаге, тут с завтраками всё обстояло куда как проще: варёное яйцо или что осталось после ужина. А если ничего не осталось после ужина, был просто чай и перекур на балконе.
Узнав о том, что её дочь теперь, как «лимитчица» – это были её слова, – живёт в общежитии, Ольга Дмитриевна закатила колоссальный скандал, она даже хотела пойти в ректорат, но брат её не пустил.
– Не лезь, Оля. – И со всей силы приложил своей огромной ладонью по подоконнику, словно загнал мяч «под кожу», ну то есть между сеткой и руками противника.
– Молодец девчонка, я же говорила: настоящая стерва!
Сначала эти слова гимнастки бесили мать, но потом всё как-то улеглось.
– На твою Нинку похожа, такая же красивая. – Гимнастка указывала на нимфу с Дулёвской фарфоровой тарелки, что висела над столом, и визгливо смеялась.
Оля улыбалась в ответ и мяла пальцем хлебный мякиш, что ей ещё оставалось делать?
А лепнина на потолке в гастрономе напоминает бесформенные куски развесного творога.
В молочном отделе работает добрая продавщица.
В рыбном отделе работает строгая продавщица.
В мясном – великодушная.
Творожная масса пахнет ванилью.
Под прилавком в фанерном ящике лежит несколько лопнувших пакетов из-под кефира.
Холодильник со сметаной и молоком монотонно гудит, как включенное радио.
Сидящий рядом с кассой в инвалидной коляске Серёженька крепко цепляется узловатыми пальцами за обитые дерматином подлокотники, будто его кто-то хочет украсть.
Он складывает губы дудочкой и дудит.
Этери рассказывала, что у них в семье все пели и играли на музыкальных инструментах. Отец – на аккордеоне, старший брат – на скрипке, младший – на зурне, а она с матерью и сестрой Кети пели. Одно время они даже выступали в самодеятельности при электромеханическом заводе, но после войны, с которой не вернулся старший брат, а отец тяжело заболел – сердце, «острая боль под левой лопаткой» не давала покоя, – выступали только перед родственниками и друзьями, которые собирались у них в доме на берегу Риони.