Тетушка Хулия и писака
Шрифт:
Постоянное общение с насилием — так или иначе дон Федерико лишал жизни сотни тысяч живых существ — сделало его человеком, которого нельзя было провоцировать, не подвергаясь серьезному риску. Однажды некий агроном, возомнивший себя специалистом по проблемам питания, осмелился в присутствии дона Федерико заявить, что, учитывая нехватку крупного скота в Перу, для расширения производства мяса в стране следовало бы заняться разведением морских свинок. Дон Федерико Тельес Унсатеги очень вежливо напомнил наглецу, что морские свинки сродни крысам. Агроном настаивал на своей идее, приводя статистические данные, говорил о питательности и нежности мяса свинок. Тогда дон Федерико вкатил ему несколько пощечин, а когда специалист по проблемам питания рухнул на пол, обливаясь кровью, дон Федерико назвал его тем, кем он и был на самом деле: бесстыжим апологетом человекоубийц. Сейчас, выйдя из автомобиля, заперев его и не спеша направляясь к дому, бледный и хмурый уроженец Тинго-Мария ощущал, как внутри его закипает вулканическая лава, точь-в-точь как в тот день, когда он избил агронома — знатока диететики. Словно пылающую головню,
Он был настолько обескуражен, что даже не мог представить себе наказания, соразмерного проступку. В голове стоял туман, ярость мутила сознание, и это усиливало его горечь, ибо поведение дона Федерико всегда определял разум, он презирал породу примитивов, подчинявшихся, подобно животным, инстинкту и порыву. Но в этот раз, доставая ключ и с трудом открывая дверь (от гнева пальцы его одеревенели), он понял, что не сможет действовать спокойно и рассудочно. Он даст волю ярости, действуя по наитию. Заперев дверь, он сделал глубокий вдох, пытаясь успокоиться. Ему стало стыдно при мысли, что эти неблагодарные могут догадаться, как он унижен.
На первом этаже домика размещались маленькая прихожая, гостиная — тоже миниатюрная, — столовая и кухня, на втором находились спальни. Дон Федерико увидел свою жену с порога гостиной. Она стояла у буфета, пережевывая какую-то мерзкую сладость — конфету или шоколадку, подумал дон Федерико, следы которых все еще оставались на ее пальцах. Увидев его, она испуганно улыбнулась, показывая с мягкой покорностью, что она ела.
Дон Федерико не спеша подошел, развернул двумя руками журнал, чтобы жена могла рассмотреть обложку во всей ее вызывающей крикливости. Затем, не произнося ни слова, он сунул ей журнал под нос, наслаждаясь тем, как она вдруг побледнела, как глаза ее вылезли из орбит, она открыла рот, и по губе потекла слюна с крошками печенья. Уроженец Тинго-Мария поднял правую руку и изо всех сил ударил по щеке дрожащую женщину. Она, застонав, покачнулась и упала на колени, при этом донья Сойла продолжала умиленно смотреть на обложку в каком-то мистическом восторге. Дон Федерико — праведный и справедливый, — стоя, глядел на нее уничтожающе. Затем он бесстрастно призвал обвиняемых:
— Лаура! Тереса!
Шум заставил его повернуть голову. Девочки стояли у лестницы. Он не слышал, как они спустились вниз. Старшая — Тереса — держала в руках пыльную тряпку, как будто она занималась уборкой. Лаура была одета в школьную форму. Дочери в растерянности смотрели на стоящую на коленях мать и медленно приближавшегося отца — сурового, непроницаемого, как жрец, направляющийся к жертвенному камню, где его ждут меч и весталка, и наконец увидели журнал, который дон Федерико обличительным жестом ткнул им в лицо. Он не ожидал подобной реакции от своих дочерей. Вместо того чтобы, побледнев, упасть на колени с мольбой о прощении, озорницы, чуть покраснев, быстро переглянулись, как сообщницы. Нет, сказал себе дон Федерико, несмотря на всю его опустошенность и гнев, он еще не испил до дна чашу с ядом. Значит, Лаура и Тереса знали, что их фотографировали, знали, что фото будет опубликовано, и даже — что же еще могли означать искорки в их глазах? — радовались этому. Сделав открытие — его семейный очаг, который он всегда считал пуританским, заражен не только общегородским поветрием пляжного нудизма, но еще и эксгибиционизмом (а может, вдобавок нимфоманией?!), он ощутил слабость во всем теле и известковый привкус во рту и вдруг впервые задумался: оправданна ли его жизнь? Одновременно — размышления заняли не более секунды — он подумал, что, пожалуй, единственным достойным наказанием за все это была бы смерть. Мысль сделаться детоубийцей мучила его не меньше, чем сознание того, что тысячи людей обшаривали глазами (только ли глазами) сокровенные тайны плоти его дочерей.
После того он перешел к действию. Он отбросил журнал, схватил левой рукой Лауру за форменную курточку, притянул ее к себе, дабы не промахнуться, поднял правую руку и нанес удар, вложив в него всю свою силу и злость. И во второй раз — безумный, безумный день! — испытал непривычное потрясение, пожалуй, еще более пронзительное, чем при виде дурацкой обложки журнала. Вместо мягкой щеки Лауры его рука пронзила пустоту и нелепо, впустую повисла в воздухе. Но это было еще не все. Самое страшное наступило потом. Девочка не просто увернулась от пощечины — такого, как вспомнил, несмотря на оцепенение дон Федерико, не позволил себе ни разу никто из членов семьи, — с лицом, искаженным ненавистью, четырнадцатилетняя Лаура кинулась на него — своего отца! — и принялась молотить его кулаками, царапать, толкать и лягать!
Дон Федерико почувствовал: вся кровь в нем застыла и перестала бежать по сосудам. Все было, как если бы небесные светила сорвались со своих орбит и помчались друг на друга, сталкиваясь, разрушаясь, носясь в истерике по космическому пространству. Дон Федерико не в состоянии был отреагировать на происходящее, широко открыв глаза, он медленно отступал, а на него наседала расхрабрившаяся, отчаявшаяся девушка. Теперь она не только била его, но и кричала: «Проклятый! Диктатор! Ненавижу тебя! Чтоб ты сдох! Сейчас же!» Ему показалось, будто он сходит с ума, едва увидел (все свершалось так быстро — он почти не отдавал себе отчета в происходящем), что к нему бежит Тереса и не удерживает сестру, а приходит к ней на помощь. Старшая дочь выкрикивала ругательства вроде: «Жадина! Тупица! Дурак! Маньяк! Мерзкий тиран! Псих! Крысятник!» Две юные фурии прижали дона Федерико к стене. Наконец он стал приходить в себя от охватившего его оцепенения и защищаться, прикрывая лицо руками. Но в этот момент он ощутил боль в спине: донья Сойла, встав с колен, укусила его. Видимо, он еще не утратил способности удивляться, если смог отметить, что жена преобразилась даже
Он понял, что погиб, когда увидел на верху лестницы Рикардо и Федерико-младшего. Несколько последних секунд сделали его скептиком, он уже знал: сыновья прибыли как подкрепление — нанести ему последний удар. В ужасе, позабыв достоинство и честь, дон Федерико думал лишь об одном: как бы добраться до дверей и ускользнуть на улицу. Но это было нелегким делом. Ему удалось сделать лишь два-три прыжка, как ловкая подножка с грохотом обрушила его на пол. Скорчившись, чтобы защитить свои детородные органы (наследники явно пытались добраться до них жесткими ударами ног), дон Федерико следил за тем, как жена и дочери вооружались метлами, вениками, каминными щипцами, намереваясь продолжить избиение. Он не успел даже подумать о том, что ничего не понимает, кроме того, что мир обезумел, услыхав, как и сыновья его в лад ударам твердили: «Маньяк, жадина, грязная тварь и крысятник». Сознание его затуманивалось, и вдруг в этот момент из незаметной дырки в углу столовой выскочил серый зверек с белыми клыками и с откровенной усмешкой в бойких глазках уставился на павшего дона Федерико…
Скончался ли дон Федерико Тельес Унсатеги, неутомимый палач перуанских грызунов? Совершилось ли в нарушение всех заповедей отцеубийство? Или супруг и отец, распластанный на полу, лишь потерял сознание, забытый под обеденным столом среди великого беспорядка, когда члены его семьи спешно укладывали свои чемоданы и с омерзением покидали домашний очаг?
Как закончится этот несчастный случай в районе Барранко?
IX
Неудача с повествованием о Доротео Марта привела меня в подавленное настроение на несколько дней. Однако в то утро, услышав переданную Паскуалем Великому Паблито историю об открытии в аэропорту, я ощутил, что вдохновение возвращается ко мне, и вновь задумал рассказ. Как выяснилось, Паскуаль застал нескольких беспризорников за опасным и увлекательным спортом. В темноте ребята ложились у края взлетной полосы аэродрома Лиматамбо, и — Паскуаль клялся в том — каждый раз при взлете самолета силой воздушной волны мальчиков поднимало на несколько сантиметров над землей. Как на представлении иллюзионистов, мальчики парили несколько секунд в воздухе, потом — со спадом волны — шлепались наземь. В те дни я как раз посмотрел мексиканский фильм (много лет спустя я узнал, что это была картина режиссера Бунюэля, и узнал, кто такой сам Бунюэль) «Забытые», который мне очень понравился. Я решил написать рассказ в том же духе о детях-подростках, маленьких волчатах, закаленных жестокой жизнью трущоб. Хавьер, проявив скептицизм, заверил меня на этот раз, что вся история выдуманная и что воздушный поток от поднимающегося самолета не поднимет и новорожденного. Мы поспорили, я в конце концов заявил ему, что в моем рассказе персонажи будут парить в воздухе, но тем не менее рассказ будет сугубо реалистическим ("Нет, он будет фантастическим! — кричал Хавьер). В общем, мы решили как-нибудь ночью, взяв с собой Паскуаля, отправиться на пустыри «Корпака» [33] , чтобы выяснить, где правда, а где ложь в опасных играх (такое название выбрал я для рассказа).
33
Сокращение отCorporationPeruanadeAeropuertos— Перуанская корпорация аэропортов.
В тот день я не встречался с тетушкой Хулией и надеялся увидеть ее в следующий четверг у дяди Лучо. Однако, прибыв в дом Армендарисов на традиционный обед, я не нашел ее там. Тетя Ольга сообщила мне, что тетушка Хулия приглашена на обед «солидным претендентом» — доктором Гильермо Осоресом. Этот врач состоял в дальнем родстве с нашим семейством, ему было уже за пятьдесят, внешность весьма презентабельная, и у него имелись кое-какие средства, к тому же он вдовец.
— Хорошая партия, — подмигнув, сообщила мне тетя Ольга. — Серьезный, богатый, красивый; у него только двое сыновей, и те взрослые. Разве не такой муж нужен моей сестре?
— Последние недели она теряла попусту, — добавил дядя Лучо. — Ни с кем не хотела выходить и вела жизнь старой девы. Однако эндокринолог понравился ей.
Я испытал такие муки ревности, что у меня напрочь пропал аппетит, настроение окончательно испортилось. Я опасался, как бы тетя и дядя по моему виду не догадались, что со мной происходит. Мне не пришлось вытягивать из них подробности относительно тетушки Хулии и доктора Осореса, они ни о чем ином и не говорили. Доктор познакомился с тетушкой лет десять назад на коктейле в посольстве Боливии, теперь, узнав, где она поселилась, он нанес Хулии визит. Присылал ей цветы, звонил по телефону, приглашал на чай в кафе «Боливар», а сегодня пригласил пообедать в клуб «Унион». Эндокринолог шутил в разговоре с дядей Лучо: «Твоя свояченица — выше всяких похвал, Луис. Может быть, она та женщина, которую я ищу, чтобы вторично принести себя в жертву на алтарь брака?»