Тезей (другой вариант перевода)
Шрифт:
Как и обещал, я дал ей оружие. Щит со шкурой ее леопарда, шлем, закрывающий щеки, с серебряной пластинкой, с султаном из лент золотой фольги, что сверкали при каждом ее движении... С Геллеспонта я привез ей скифский лук... И она ходила со мной в кузню смотреть, как делают меч для нее. Это был лучший меч, какой сделали при мне в Афинах: центральное ребро было украшено линией кораблей из синей эмали, в память о нашей встрече; головка эфеса из зеленого камня, похожего на воду под облаками, - его привозят из шелковой страны, - и на ней вырезаны были магические знаки; а на золотой рукояти начеканены лилии. Я сам обучил ее владеть им; она часто говорила, он ложится в руку как живой. И нередко по вечерам клала его поперек колен и пробегала пальцами по насечке, чтобы ощутить его тонкость... Ее руки и сейчас лежат на нем.
Тот корабль так и ушел на Крит. Иногда я жалел об этом, - как жалеешь, что забыл поздравить ребенка в именины, - но Федра уже выходила из детского возраста, и я думал: еще более жестоко дать ей надеяться, что я вот-вот приеду. "Времени еще достаточно", - говорил я себе; но для чего достаточно не знал.
Со стороны всё выглядело просто: ну в моем доме появилась еще одна женщина, еще одна пленница копья моего, к которой я привязался больше, чем к остальным, - что с того? Цари женятся, несмотря на это, и получают наследников... Один я знал, - и еще она, хоть ей и в голову не приходило спросить, - знал, что я никогда не допущу, чтобы другая женщина стояла выше ее.
Дворцовые девушки однако догадывались, видя, как я переменился; ведь раньше я никогда не ограничивался какой-то одной из них. Всем им я привез подарки из Колхиды; и если они чувствовали себя одиноко - позволял уйти с моими почетными гостями... Те, у кого подрастали мои дети, - те рассчитывали, что я буду заботиться о них и впредь, и приняли это спокойно; но я заметил несколько взглядов, которые мне не понравились. Женщины - это такое же богатство, как зерно или скот, они должны быть в большом доме: и чтобы прислуги было достаточно, и, кроме того, они живые свидетельства побед хозяина... Но я сказал Ипполите, если что не так - пусть сразу говорит мне.
Она ничего не говорила, и я ни о чем не догадывался. Но однажды вечером захожу, - она одевалась, - а она меня спрашивает:
– Тезей, мне распустить волосы?
– Что за нужда?
– говорю. И улыбаюсь еще, как она оглядывается на служанку; я обычно сам распускал их в постели...
– Этот подарок твой иначе не наденешь, - говорит.
И подняла ее в руках: тяжелую золотую диадему, украшенную золотыми цветами, с ливнем цепочек по бокам, чтоб смешались с волосами. Уже совсем было положила ее себе на голову - я прыгнул вперед, схватил ее за руки.
– Стой!
– кричу.
Она уронила ее со звоном, смотрит на меня, удивленно так...
– Я этого не посылал, - говорю.
– Дай-ка гляну, что это такое...
Протягиваю руку - а рука назад, сама пятится, будто от змеи.
Тут уж не было сомнений, что это такое: кто-то вытащил на свет корону ведьмы Медеи. Она была в этой короне, когда я впервые увидел ее, - сидела возле отца в Палате. Ипполита тоже сидела там, по правую руку от меня, быть может, в том самом кресле... И ради меня она надела бы эту штуковину перед всеми, если бы я не вошел вовремя. В ту ночь я почти не спал: то и дело спохватывался и слушал - дышит она еще?.. А утром взялся за это дело.
Казначей признался мне, - а куда ему было деться?!
– признался, кто упросил его пустить ее в сокровищницу. Он был всего лишь кретином, впавшим в старческое слабоумие, кроме того, он служил еще отцу, - потому ему я ничего не сделал, только отобрал у него должность. А потом послал за женщиной.
Я шагал взад и вперед в ожидании, и тут вошла Ипполита. Я слышал это, но не обернулся: злился на нее за ее молчание. Любая женщина может определить, если другая ее ненавидит, а ведь вместо этого фокуса ее уже могли отравить! Конечно, она чувствовала себя победителем, топтать поверженного было ниже ее достоинства, но... Ее дыхание приблизилось, зазвенела бронза... Я старался не поворачиваться, но все-таки не удержался и быстро оглянулся через плечо. Она была одета для боя, вплоть до щита.
Глаза наши встретились; она была так же сердита, как и я.
– Говорят, ты вызвал ее сюда?
Я кивнул.
– А почему без меня?
– Это еще зачем?
– спрашиваю.
– Ты что, еще не насмотрелась на нее? Если б ты вела себя, как я просил, это было бы лучше во всех отношениях.
– Вот как! А с какой стати ты собираешься драться в моей ссоре?
– Драться?.. Ты забываешь, что я царь. Я судить буду, а не драться. Теперь иди, поговорим после.
Она быстро подошла ко мне вплотную и неотрывно смотрела мне в глаза.
– Ты собираешься убить ее!
– Это быстрая смерть, - говорю.
– Со Скалы, гораздо лучше чем она заслужила. Теперь уйди, еще раз прошу, и оставь это дело мне.
– Ты хотел бы убить ее сам!..
– Глаза ее сверкнули и сузились, как у рыси, даже в нашем бою на Девичьем Утесе я не видел ее такой яростной.
– Кто я, по-твоему? Крестьянская баба, одна из твоих банных девок?.. То же самое было, когда я убила своего леопарда! Да-да, я помню, мне пришлось крикнуть, не то ты присвоил бы и его... И ты клялся не бесчестить меня!..
– Бесчестить? Что же я, должен стоять рядом и смотреть, как тебя убивают? Я предупреждал, чтобы ты не доводила до этого, ты не захотела меня послушать... Как же мне уберечь твою гордость вместе с тобой?
– Сама уберегусь! Ты думал, я стану приползать к тебе как рабыня, с низкими сплетнями?.. Или меня никогда не учили законам чести и оружия?.. Я знаю, за что и как вызывать врага, не хуже тебя знаю. Будь на твоем месте любой другой - я бы потребовала и твоей крови за это унижение!..
Я чуть не рассмеялся, но почувствовал, что это опасно: если она потеряет голову настолько, что вызовет меня, то уже не возьмет слова назад, - слишком она горда, - и кто знает, чем это кончится... Но если я уступлю первым - не станет она презирать меня?
Мы стояли друг против друга, словно коты на заборе. Не знаю, чем бы это кончилось, но снаружи послышался шум, - привели ту бабу, - и это меня встряхнуло.
– Хорошо, - говорю.
– Отдаю ее тебе. Но помни - ты сама просила.