Тезей (другой вариант перевода)
Шрифт:
Позади наступавших стояли толпы людей, глядя с холмов. Теперь можно было отличить боевую силу от бесполезных ртов; оттуда, где я стоял, казалось, половина на половину. Большинство слабых - старики и малые дети, те, очевидно, погибли во время зимнего перехода. Наблюдали в основном женщины, - только амазонки и сарматки принимали участие в бою, - но среди стад я увидел пастухов-мужчин и удивился, почему в такой день их не поручили мальчишкам. Но Ипполита объяснила:
– Это наверно рабы, из пленных. Скифы их ослепляют. Они и так обходятся - доят коров и делают сыр, - а убежать не могут...
– Тогда лучше нам победить, - говорю.
– Зевс Милосердный - свидетель, я дал своим народам лучшие законы...
А новость эту передал людям на стенах, чтоб еще укрепить их решимость.
Волна осаждавших поднялась вторично, и я знал: если отобьем ее - худшее позади. Скала знавала много осад и штурмов; внизу в казематах я нашел громадные багры с бронзовыми крючьями, чтобы сбрасывать со стен лестницы и людей. Они сохранились от войн моих предков и теперь мелькали повсюду, делая свое дело. Боевые клики и предсмертные стоны слились в сплошной ужасающий рев; грохотали камни, выкашивая целые просеки в толпах кричащих людей; не попавшие в тело стрелы звенели, ударяясь о камень... Битва накатывалась на Скалу, словно бушующее море. Ипполита была возле меня на западной стене, где уклон подходит к воротам и крепость всего слабее. Здесь я поставил маленьких смуглых критских лучников, в их стеганых кожаных безрукавках, и эллинов-копьеметателей, высоких молодых людей, бравших призы на Играх. Я и сам неплохо бросал в тот день... Под уклоном внизу собралась толпа. Они готовились к атаке.
Их пеан был похож на волчий вой. Нестройная масса вытянулась в плотный поток, который пополз вверх по зигзагу прохода, словно рассерженная змея... И, как у змеи, у него было пятно на голове: там, впереди всех, шли амазонки, а перед ними шагала Лунная Дева в пурпуре, потрясая кривым топором царя.
Свистели стрелы и дротики, тела падали вниз на скалы с края уклона... Но девушка вбежала наверх легко, как на охоте, и, вскочив на скальный выступ возле тропы, закричала звонко и яростно. Язык был не таким чужим, как прежде, для меня.
– Ипполита!.. Ипполита!.. Где твоя вера?..
Ипполита шагнула вперед. Я просил ее поберечься, но она не слышала, и я прикрыл ее своим щитом. Она сложила ладони рупором и ответила:
– Она здесь! С моим мужем и моим царем! Здесь мой народ...
– Говорила еще что-то, чего я дословно не понял, но голос ее просил: "Не надо меня ненавидеть! Я не могу иначе!"
Девушка замерла на миг; Ипполита тоже не двигалась в ожидании. Я чувствовал, если б она услышала хоть слово прощения, это принесло бы ей отраду. Пусть бы та сказала, ладно, мол, такова уж судьба... Но амазонка внизу закричала пронзительно, как кружащий орел:
– Вероломная шлюха!.. Твоего мужа сожрут псы, а народ твой склюют вороны, и когда ты увидишь всё это - мы сбросим тебя со скалы!..
Ипполита содрогнулась и охнула. Потом рот ее сжался, она оттолкнула мой щит и наложила стрелу на тетиву... Но я видел, как ей было больно, руки ее едва слушались, - и Царица Дев успела спрыгнуть в толпу. Куда она делась потом, я не заметил: слишком много было всего.
Они подошли к самим воротам, но в конце концов мы их развернули. Потери их были ужасны; они заколебались - и откатились обратно на равнину, как кипящая волна в море, оставив под стенами груды камней и мертвых тел. Наша радость была слишком глубока для криков или песен. Старые воины обнимали товарищей, стоявших рядом; люди, по отдельности, возносили молитвы своим родовым богам-хранителям и обещали благодарственные жертвы... Мы с Ипполитой обходили стены, взявшись за руки как дети на празднике, поздравляли и хвалили всех, кто попадался на пути... Мы слишком устали, чтоб говорить в ту ночь, и заснули друг с другом рядом, лишь только упали в постель. Но в полночь меня разбудили, как обычно, чтобы победа не сделала нас беззаботными. Это мы их должны захватить врасплох...
Я рассчитывал на три дня. В первый они будут зализывать раны - и ждать, что мы попытаемся развить успех и нападем на них. Сделай мы это - дорого бы нам обошлось. На второй день они начнут думать, что делать дальше, - и считать остатки припасов. На третий, - если только я что-нибудь понимаю, половина из них уйдет на розыски провианта, у них нет другого выхода. А поскольку вблизи земля была опустошена, я сомневался, что они смогут вернуться к ночи.
Так оно и вышло. На третью ночь, подготовив всё остальное, я приказал зажечь сигнальные костры. Чтобы скрыть наши намерения, мы пели возле костров громкие гимны, будто это праздник в честь какого-то бога... Вино и масло, которые мы лили на костры, - больше нам нечего было предложить богам, вздымали пламя еще ярче и выше... Враги не знали наших обычаев, а нам на самом деле надо было молиться.
Я спросил жреца Аполлона, какого бога нам просить быть нашим покровителем в битве; глядя в дым, он сказал, что я должен молиться Ужасу, сыну Ареса. Воздев руки, я увидел светлую точку на вершине Саламина; единственный костер, что означало "да".
Афина дала нам темное небо... Это была ее вторая милость, о первой я уже попросил. Войско, выходящее из ворот по уклону, было бы замечено даже в темноте, потому нам был нужен другой путь. Он был, но он был тайным, священным и запретным для мужчин; я слышал о нем от отца, но никогда не видел его до предыдущей ночи, когда пошел туда со жрицей просить разрешения.
Там всегда была ночь: ход опускался через пещеру Родового Змея в самом сердце Скалы. Его устье было где-то на западном склоне, далеко от стен, говорил отец; но оно было закрыто простым камнем, так что даже я, знавший о нем, никогда не мог найти этого места. Открыть его можно было только изнутри.
Жрица была старой, - она служила в святилище еще до того, как мы привезли Афину назад из Суния, - но рядом со Змеем Рода она была совсем младенцем. Иные говорили, что Змей - это сам Эрехтей, древний Змей-Царь, основатель нашего рода. Ни отец мой, ни дед никогда его не видели; и когда старуха со своей лампой пошла вниз, впереди меня, - ладони мои похолодели от ужаса. Спуск был крутой, ступеньки узкие, коридор низкий... Мне часто приходилось нагибать голову, а ведь я невысок... Но когда мы достигли пещеры, кровля над узкими стенами затерялась в тени. Это была трещина в теле Скалы, идущая вверх до камней, на которых стоит Дворец. Хотя здесь ходили лишь босые ноги жриц, - и каждая из них служила всю жизнь одна, - каменные плиты лестницы были истерты в глубину на целую пядь.
На шершавой отвесной стене, уходящей высоко во тьму, были картины, будто нарисованные детьми: маленькие люди с луками и копьями охотятся на зверей, каких никто никогда не видел... В мерцающем свете казалось, они прыгают и бегут. Жрица остановила меня движением руки и показала: возле стены была узкая полость - расселина в расселине... Она подняла лампу и стояла, приложив палец к губам. Глубоко внизу вздымались и извивались переплетенные кольца, толщиной с человеческую ногу. Я зажал себе рот, волосы на затылке зашевелились...
Жрица взяла с уступа раскрашенный глиняный кувшин с молоком. Кольца сворачивались и исчезали, потом где-то между ними заблестел глаз... Поднялась голова, бледная как кость, со странным выцветшим узором; глаза были синие, затянутые молочной пленкой, и голова не видела меня, она смотрела только на судьбу. Рот был закрыт, но из него сверкнул раздвоенный язык, окунулся в молоко и начал пить... Жрица простерла иссохшие руки... И хоть я был весь покрыт липким потом - я разглядел благодарность в ее глазах.