Тезей (другой вариант перевода)
Шрифт:
– Просящий не приходит с войском. Я поеду в Афины один.
Она снова взялась за браслет. Вид у нее был такой, словно ее тянуло в разные стороны и она не знала, что делать. Я подумал, она и злится, что я уезжаю, и хочет этого.
– Ничего не знаю про твоего Аполлона, - сказала.
– Когда ты едешь?
– Когда гонец привезет ответ от него. Может быть, через пару дней, а может - завтра...
– Завтра?! Ты пришел сюда на закате, и солнце почти уже село...
– Раньше уеду - раньше вернусь, - сказал я.
Она подошла к окну, потом вернулась назад... Волной накатился запах ее волос, и я вспомнил, как это было желать ее... Вдруг она резко повернулась ко мне, как кошка, что шипит открывая клыки:
– Ты храбрый мальчик, эллин. Тебе не страшно отдать себя в руки Эгею? Теперь, когда он узнал уже, что у него за сосед! Всю жизнь он сражался за свою кучу камней и несколько полей среди гор, дрался словно волк за свое логово... Он обнищал в бесконечной войне со своей собственной родней, и ты доверишься такому человеку, хоть никогда его не видел?
– Почему же нет, - говорю, - просящий - священен!
На стене угасал последний свет уходящего дня; горы стали серыми; светилась лишь самая высокая, похожая на девичью грудь... Птица спрятала голову и стала похожа на моток пушистой шерсти... И в это время в спальню тихо вошла одна из женщин и принялась разбирать постель. Это непристойное недомыслие меня возмутило, но не я должен был остановить ее; я повернулся к царице. Она посмотрела на меня - в темноте я не видел ее глаз - и сказала женщине:
– Можешь идти.
Та пошла к двери, я ее задержал:
– Приготовь мне постель в западной комнате, - говорю.
– Я буду спать там, пока не очищусь от крови.
Глаза у нее распахнулись, будто я сказал нечто неслыханное, потом зажала рот рукой и бросилась бегом.
– Что за дурочка?
– говорю.
– И нахальная вдобавок... Я бы на твоем месте ее продал.
Никогда я не пойму береговых людей. Я вовсе не хотел сказать плохо о ее доме, да и что я такого сказал?.. Невероятно - как ее возмутили эти слова! Ломает себе руки, оскалилась...
– Поезжай!
– кричит.
– Поезжай к Эгею-Проклятому! Вы один другого стоите...
– Она расхохоталась, но я мыслями был уже в Афинах - почти не слушал.
– Да, поезжай к нему! Хочешь подняться выше своей судьбы - пробуй! Но когда придет расплата, то вспомни, что ты сам этого хотел...
– Пусть Зевс меня судит, - ответил я, - он видит всё.
И ушел от нее.
На другой день я первым делом потребовал перо и египетской бумаги. С тех пор как я в последний раз писал, прошло уже много времени, - год, а то и два, - потому я попробовал сперва на воске: не разучился ли, не забыл ли какие буквы. В письме не было никаких секретов, но я хотел, чтоб мое первое письмо отцу было моим собственным; чтоб я сам его написал, а не писец. Оказалось, что сноровка возвращается быстро, и я еще могу писать тем красивым почерком, который вколотил в меня мой воспитатель. Я подписался "Керкион", - запечатал письмо царским перстнем - и сидел слушал, как затихает на Афинской дороге стук копыт моего гонца.
Верхом там всего два часа езды, так что весь тот день я ждал его назад. У отца не было никаких оснований спешить; но я, по молодости, извелся от нетерпения и без конца придумывал всякие причины, почему бы задержался гонец. А он вернулся лишь на другой день после полудня.
На нижней террасе была черная базальтовая скамья, среди колонн увитых желтым жасмином. Я ушел туда и вскрыл письмо. Оно было короче моего, написано четкой рукой писца. Отец приглашал меня быть гостем в Афинах, упоминал мои победы и соглашался очистить меня.
Чуть погодя я приказал кому-то прислать гонца ко мне. Пожалуй, мне хотелось спросить у него, что за человек царь Эгей? С тех пор как я приехал в Элевсин, у меня часто появлялось это желание: спросить у кого-нибудь, кто его видел. Но и раньше и сейчас в этом было что-то недостойное; потому я просто спросил о новостях. Гонцов ведь всегда спрашивают.
Он рассказал мне много всякой всячины, - не помню уже, мелочи, - а под конец сказал:
– А еще все говорят, что жрица скоро станет царицей.
Я поднялся на ноги.
– Как это?
– спрашиваю.
– Видишь ли, господин мой, проклятие давит его. Родственники требуют царство, ни от одной жены нет сына, а критяне не отказываются от дани, как он их ни упрашивает.
– Что это за дань?
– Четырнадцать бычьих плясунов, господин мой, в будущем году. А они забирают самых лучших... И жрица в храме сказала ему...
– Он умолк, будто что-то застряло в горле.
– А эта жрица, она из Элевсина?
– Она служила здесь в святилище, мой господин, но к нам пришла из какого-то северного храма, где-то за Геллеспонтом. Говорят, она видит далеко и может вызывать ветер; простой народ в Афинах зовет ее Коварной, а еще Скифской Ведьмой. Он когда-то давно лег с ней перед богиней, чтобы отвратить от царства какую-то беду; ей было знамение такое. Говорят, теперь он должен возвысить ее и поставить рядом с собой и вернуть старые законы...
– Теперь я понял, чего это он так странно смотрел на меня все это время! А он, быстро так: - Но это ничего, господин мой! Ведь все знают, что за болтуны эти афиняне!.. Скорее дело в том, что у нее два сына от него, а наследника у него нет.
– Можешь идти.
Он исчез, а я принялся шагать взад-вперед по террасе, под желтым осенним солнцем. Никто меня не тревожил - люди подходили, но уходили назад, даже не обратившись ко мне. Однако вскоре я немного успокоился. Даже пожалел, что так сухо отпустил гонца. Надо было его наградить; ведь своевременное предупреждение - это всё равно что дар божий... А что до отца - какое у меня право сердиться на него? Эти восемнадцать лет он не женился - ради меня и ради моей матери; я должен был появиться раньше, если бы сумел поднять камень вовремя... Солнце было еще высоко, тень передо мной совсем короткая... "Тот, кто спит, получив предупреждение, - тот недостоин его.
– Так я подумал.
– Так зачем ждать до завтра? Поеду сразу".
Я вернулся во Дворец, позвал женщин одеть меня. Красный кожаный костюм, что я привез из Трезены, был эллинский, и почти новый... Опоясался змеиным мечом Эрехтидов и, чтобы спрятать его до времени, надел короткий синий плащ с пряжкой на плече; такой, что можно не снимать, входя в дом.
Сопровождать меня я взял лишь двоих слуг. Просителю не пристало брать с собой охрану; и потом мне хотелось, чтобы он видел, что я пришел с доверием, как друг... Никого больше я брать не собирался, но когда уже уходил - Филона со слезами ухватилась за мой плащ, зашептала: - все женщины, мол, говорят, царица убьет ее стоит лишь мне отвернуться... Я поцеловал ее, сказал, что дворцовые сплетни везде одинаковы... Но она глядела на меня так - такие глаза у загнанного зайца, когда он смотрит на копье. Да и я, подумав, усомнился в царице. И велел одному из слуг посадить ее на круп его мула, хоть это было и не совсем удобно.