The Beatles
Шрифт:
– Концерты в Штатах под открытым небом, - говорит Мэл, - я вспоминаю с ужасом. Однажды ребята выступали на бейсбольном стадионе, прямо посредине поля. Они стояли там в окружении тридцати тысяч фанатиков, которые вопили в ожидании. Я спросил импресарио: «Где розетки, шеф?» Он удивился: «Что? Разве они играют не на гитарах? Разве не так?» Он не знал даже, что они играют на электрических гитарах. Пока электрики не сделали свое дело, мы пребывали в полной панике. Когда перед концертом на открытом воздухе собирались тучи, и вот-вот должен был пойти дождь, я хватался за голову. Если бы вода попала в провода, все взорвались бы, а если решиться и прервать представление, то детки из публики бросятся на поле и разорвут моих ребят в клочья.
– Они раз и навсегда научились, - говорит Нил, - выходить на сцену в последнюю минуту или даже чуть позже. Выйди они хоть на миг раньше - по пути из артистической их затерла бы толпа. Когда они мчались на сцену изо всей мочи, опаздывая на свой концерт, их все-таки пропускали. «Битлз» так поступили и во время их первого шоу у Эда Сэлливана в Нью-Йорке. Эд покрылся холодным потом в ужасе от того, что они опаздывают, - ведь это был прямой эфир. Всю вину он свалил на меня.
– Во время гастролей мы порой попадали в опасные переделки, - рассказывает Ринго, - но как-то никогда не придавали им значения. Однажды в Техасе загорелся самолет - все чуть не умерли от страха. В другой раз мы летели из Ливерпуля в Лондон с открытым иллюминатором. Мы, конечно, немножко приуныли, когда в Соединенных Штатах нам предсказали, что наша группа погибнет в авиационной катастрофе, - не очень приятная перспектива.
Этот прогноз выдала та самая женщина, которая предсказала смерть президента Кеннеди. Нашлись артисты, которые отказались летать в одном самолете с «Битлз». Мэл написал своей жене. Лил, прощальное письмо, поскольку был уверен, что скоро погибнет.
– В «Кау Палас» в Штатах мы были в двух шагах от смерти, - говорит Ринго.
– Толпы набросились на лимузин, в котором мы, по их сведениям, находились. Они продавили крышу. Нас бы убили, но мы в это время прятались в машине «скорой помощи» под охраной семи морских пехотинцев. Так нас умыкнули с этого концерта. Вокруг нашей четверки все время происходила какая-то возня. То полиция, то театральный люд, то гостиничный персонал. У себя в номере мы уже считали себя в безопасности, но ведь существовали еще и служащие гостиницы, которым тоже подавай автографы. На их лицах было написано: а почему нет? Что вам стоит? Вы ведь работали сегодня каких-то полчаса. Но мы к этому времени проехали не меньше 2000 миль после последнего получасового концерта, не говоря уж о том., что по крайней мере две недели не ели и не спали по-человечески. Американская полиция досаждала нам не меньше - тоже требовала автографы. Однажды я застал одного полицейского, который шарил по нашим карманам.
Джордж говорит, что они затосковали от всего этого уже во время первого крупного турне по Америке в 1964 году. И когда они вдвое сократили его сроки, это ничуть не скрасило сами гастроли.
– Просто-напросто завершился определенный цикл, - считает Джордж.
– В Гамбурге мы играли по восемь часов подряд и обожали это дело, потому что узнавали друг друга, узнавали, на что способны вчетвером, кайфовали и безумствовали.
В Ливерпуле мы играли не так много, но все равно это было сплошное удовольствие. Вместе со слушателями мы составляли единое целое. Жили с ними одной жизнью. Никогда ни один номер мы не репетировали. Может и стоило глянец навести, но выступать в «Кэверн» и так было здорово. Остроты, шуточки - все рождалось тут же, - мы были среди друзей. Потом начались гастроли, и сначала это было великолепно: наши выступления стали короче, каждый номер был сделан и мы работали над новыми песнями. Но и это исчерпало себя. Мы колесили по миру по одной и той же колее. Слушатели сменяли друг друга каждый день, а мы продолжали делать одно и то же. Не получали никакого удовлетворения. Никто ничего не слышал. Все сливалось в диком кровожадном реве. Мы деградировали как музыканты, играли одно и то же дерьмо изо дня в день. Удовлетворения не было.
– Все это уничтожало наше искусство, - соглашается Ринго.
– Людской шум забивал нас напрочь. В конце концов я стал играть только слабую долю вместо постоянного бита. Все равно я не слышал себя, несмотря ни на какие усилители. В залах мы то и дело стояли слишком далеко друг от друга. Живьем мы исполняли наши вещи гораздо быстрее, чем на пластинках, главным образом потому, что сами себя не слышали. Иногда я вступал не вовремя, потому что сплошь и рядом не представлял, какое место мы играем. Доходило до того, что мы притворялись, будто поем, особенно если першило в горле.
В конце концов гастроли никому не нравятся. Они не могут нравиться. Когда искусство становится промышленной продукцией, на этом все кончается. Чтобы получать, надо отдавать. Некоторые наши концерты были, по-моему, просто ужасны. Мы вообще ничего не отдавали. И вот тогда мы решили, что пора завязывать. Успеть уйти раньше, чем эта мура перестанет нравиться всем остальным.
– Когда мы бросили гастроли, - вспоминает Джон, - и вздохнули свободно, настроение было точь-в-точь как на школьных каникулах: вспоминаешь, посмеиваешься, как бездельничал в году, а в глубине души снова начинаешь прикидывать, что же ждет впереди. Каникулы кончаются, начинается новый учебный год, и снова все надоедает, как раньше. Это та же армия. Хотя кто знает, какая она, армия? Одно и то же, одно и то же, одно и то же. Этому нет конца. Огромная масса одного и того же окружает тебя со всех сторон. Я не помню ни одних гастролей.
Мы навыступались по самые уши. Нет на свете такой причины, которая заставила бы нас снова поехать на гастроли.
Пол говорит, что они согласились бы выступать на сцене, если бы смогли придумать такое представление, которое полностью отличалось бы от прежних. Но никто не может выдумать ничего нового. Похоже на то, что Сид Бернстайн останется при своем миллионе.
Отказаться от дела, создавшего им славу, - смелый шаг. Мало кому, особенно в шоу-бизнесе, удается найти в себе силы, чтобы уйти на вершине популярности. Многие говорят, что откажутся от публики раньше, чем публика откажется от них, но обычно опаздывают.
«Битлз» не колебались ни одной секунды. «Глава первая» окончилась. Наивные, простодушные, они перевернули ее последнюю страницу, не зная содержания следующей. Одно они знали твердо: изнуряющих гастролей и битломании больше не будет.
26. Смерть Брайена Эпстайна
Решение «Битлз» прекратить гастроли, принятое еще тогда, в Сан-Франциско, Брайен Эпстайн расценил как точку в конце главы. Но он твердо решил, что для него это не конец, что он найдет чем заняться, и сообщил об этом Нэту Вайсу. Поначалу так оно и было.
Его фирма «НБМС Энтерпрайзиз» выросла в могучую организацию, в распоряжении которой находились помимо «Битлз» многие другие исполнители: Силла Блэк, «Джерри энд Пейсмейкерз», да и не только они. Интересы фирмы распространялись также на недвижимость, она стала владелицей театра «Сэвилл», но по-прежнему не прекращалась и расширялась ее деятельность в области менеджмента.
Хотя штат Брайена с ливерпульских времен очень вырос, наиболее ответственные работники фирмы были по-прежнему его старыми друзьями и приятелями еще по родному городу. Проработав некоторое время в «Паи Рекордз», в фирму в 1963 году вернулся Алистер Тейлор, бывший помощник Брайена за прилавком «НЕМС», который подписал первый контракт с «Битлз». Джеффри Эллис и Питер Браун, два старинных лондонских друга Брайена, также присоединились к «НЕМС Энтерпрайзиз» в Лондоне.
Выпускник Оксфорда, Джеффри Эллис, ставший страховым агентом в Нью-Йорке, часто видел Брайена, когда тот приезжал в Соединенные Штаты, и в конце концов дал уговорить себя перейти в «НЕМС» в Лондоне. Его юридическое образование играло бесценную роль при заключении контрактов. Он начал работать в «НЕМС» в октябре 1964 года в качестве старшего администратора, а на следующий год стал одним из директоров фирмы.
Питер Браун покинул ливерпульское отделение «НЕМС» лишь в середине 1965 года. До этого он не имел никакого отношения к «Битлз» и торговал пластинками в ливерпульских магазинах, поскольку Брайен этим уже не занимался. Но в июне 1964 года отец Брайена Харри Эпстайн решил продать большую часть своих магазинов, оставив младшего сына Клайва на посту управляющего.