The Мечты. Соль Мёньер
Шрифт:
И совершенно неожиданно рикошетом зацепило еще одного длинноухого. Под самый занавес маленького гастрономического праздника пред Танины очи заявилась подружка из брошенного наимоднейшего столичного университета, вычислив ее по геолокации.
Отвертеться от этой пираньи оказалось невозможным, и половину ночи широко известная в узких кругах мажорка Моджеевская была вынуждена проторчать в элитном клубе под грохот музыки и скучные рассказы, тема которых не подлежала идентификации, двух представителей противоположного пола. Она потягивала фреш из смеси самых трендовых и, конечно же, самых свежих фруктов, что наталкивало на мысль о джунглях, расположившихся
В Солнечногорск Таня прикатилась, когда за окном было светло. Режим работы ресторана позволил ей заскочить домой, чтобы переодеться, принять душ и избежать встречи с матерью. И ровно в 11-45, как и в любой другой день, Татьяна Романовна Моджеевская аккуратно хлопнула дверцей машины и зацокала каблучками к служебному входу.
В это самое время на парковку зарулил на своей черной, как ночь, Ямахе (спасибо декабрю, он по-прежнему позволял не бросать двухколесного друга) еще один из представителей того самого пресловутого пола, с которым у Тани никак не складывалось ввиду того, что эмоциональные связи отказывались возникать. Впрочем, с этим конкретным идиотом эмоций было даже перебор – и все отрицательные.
Он припарковал свой мотоцикл, стащил с головы мотоциклетный шлем, тряхнул так называемой прической (фактически рыжим хвостиком из убранной на выбритый затылок рыжей челки) и смерил ее смеющимся взглядом. Даже рукой ей махнул.
В ответ ему был отправлен приветственный кивок, потому что Таня была вежливой и воспитанной девочкой.
Разве что сегодня менее энергичной, чем обычно. Впрочем, окружающим это было незаметно, если только кому-то не пришла в голову светлая мысль сосчитать выпиваемый ею кофе. Спать все же хотелось. Но назначенное на первую половину дня совещание прошло на высоком идейно-художественном уровне, чему определенно способствовало прямо-таки идеальное поведение шефа. Вполне возможно, что вежливость и воспитанность были, некоторым образом, свойственны и ему.
Именно так размышляла Таня, вспоминая рыжего турецкого зайчика, который улыбался на протяжении всего совещания. В свой обеденный перерыв она устроилась на берегу, прихлебывая очередную пайку кофе, и внимательно наблюдала за тихо шуршащими волнами, через раз подбирающимися к самым кончикам ее ботинок и весело отбегающими обратно. Запах крепкого напитка смешивался сейчас с запахом моря, заставляя глубоко вдыхать декабрьский, но теплый воздух. Ветер шевелил ее волосы, и за этой светлой копной, подхватываемой солнечными потоками, золотящейся и играющей светом, немного поодаль наблюдал Реджеп Четинкая с картонной переноской в руках. На другой стороне набережной на скрипке играл уличный музыкант, и потому звуки музыки привносили волшебства в этот яркий день и в сплошную фантасмагорию его решений. Несколько мгновений Шеф стоял истуканом. А потом заставил себя сбросить наваждение и оценить ситуацию трезво.
Дальнейшие его действия имели исключительно продуманный характер. Сначала он подошел к музыканту, сунул ему купюру, буркнув: «Что-нибудь душевное можешь?» А получив утвердительный ответ, направился к Тане.
Не спрашивая разрешения, уселся рядом и, протянув ей переноску, в которой она обнаружила ароматные, еще теплые, но самые обыкновенные лимонные пончики, проговорил:
– Ты не обедала, кажется.
Она обернулась и удивленно вскинула брови.
– Но и курьера я не вызывала.
– А я не курьер, я – шеф. Чувствуешь немного другой уровень квалификации? И потом, это лучшие пончики на набережной, а ты наверняка не пробовала.
– Это и напрягает, что ты не курьер, - Таня пристально глянула ему в лицо, и в этот момент волна, явив человекам свое коварство, накатилась на ее боты и с самым победоносным плеском откатилась обратно. А Таня отмерла и фыркнула: - Вот жеж блин! А все ты и твои пончики!
– Я при чем? Я ж не море! – возразил Реджеп, торопливо убирая и свои ноги, вслед за Таней. Ему повезло немного больше – не зацепило. – Сильно намокли?
– Неважно, - отмахнулась Таня и чуть отсела от него. – Ты что тут делаешь?
– Вышел. Тебя увидел. Решил навести мосты. Мы как-то по-дурацки начали.
– Что начали?
– Работать вместе, джаным, - расплылся в улыбке турок.
– Я тебе не джаным!
– Хорошо, хорошо, только не сердись. Холодно?
– Ты сейчас серьезно? – снова удивленно глянула на него Таня.
– Тут магазин рядом. Давай сбегаю носки тебе куплю сухие. Хоть влагу втянут.
– Ты сейчас серьезно?! – повторила Таня и пощелкала перед его лицом пальцами.
– А я, по-твоему, не могу беспокоиться о коллеге? Все-таки не июль. Ну вот простудишься ты, чихать начнешь. На больничный уйдешь. А Хомяков и так без Лики. Повесится наш директор, даже до католического Рождества не доживет.
– Зато ты будешь спать спокойно.
– А если не буду? – усмехнулся Реджеп.
– С чего бы вдруг?
– Глаза у тебя красивые, джаным. И так сон потерял.
– Кажется, ты уже вирус подхватил, - икнула Таня. – И я тебе не джаным!
– Хорошо, не джаным, - согласился Реджеп. – Но глаза-то красивые. Почему не ешь?
– Не доверяю тебе.
– Ты считаешь, что я подмешал тебе яду?
– Скажем… не яду, но… - она вздохнула и отвернулась к морю. – Разве не мог?
– Не мог, - уверенно отрезал Реджеп. – У меня на это целое множество причин. Во-первых, я повар. Это даже круче врача, который дает клятву Гиппократа. То есть сознательно вредить я никому бы не стал. Во-вторых, причина и накал нашего противостояния не стоят того, чтобы портить эту замечательную выпечку, а поверь, она совершенна. Готов поспорить, лучше ты нигде не ела. Потому это было бы кощунством – касаться шедевра с иными целями, чем его истинное назначение быть съеденным твоим прекрасным ротиком. Ну и в-третьих, глаза-то и правда красивые, джаным. Разве можно обидеть эти глаза, даже если они глядят не на меня, а на море?
– Еще раз. Последний, - медленно и упрямо проговорила Таня. – Я тебе не джаным!
– Я помню, - мягко улыбнулся Реджеп и всем корпусом подался к ней, захапав ее в объятия и притянув к себе. – И губы красивые…
Последнее прозвучало почти шепотом. И потом к этим самым красивым губам Тани-ханым прижался его вконец попутавший рамсы турецкий рот.
В следующее мгновение в стороны летело все. Пончики, наглые руки и даже чайки, ополоумевшие от девичьего возгласа «Ты совсем охренел?!», в то время как сама Таня отчаянно вырывалась из янычарских рук. Он сперва даже не понял, что творится, – как правило, его восточная романтичность пополам с комплиментами и напористостью отказа не знали. А тут такое. Наверное, потому и медлил. А когда дошло, тоже не сразу отпустил – надо было еще переварить.