Тиасса
Шрифт:
— Значит, осталось все же пятеро. Но…
— Судя по следам, он практически одновременно ранил двоих. Словно…
— Да, капитан?
— Словно это он на них напал, а не они на него. Но это невозможно, потому что… а, ясно, сообразил. В общем, пока важно другое: в ближнем бою было трое против одного, и каждый из них хотя бы раз его зацепил. Они теснили его к реке, и когда он был серьезно ранен, то бросился в воду и положился на удачу, потому что драться больше не мог.
Ширип кивнула, мысленно представляя себе схватку так, словно сама была ее свидетелем.
— Есть еще одна важная подробность.
— Какая, милорд?
— После схватки подул ветер. Насколько после, сказать не могу, но там разбросаны листья, которые прикрывали многие следы, но не были вдавлены в землю.
— И что в этом важного?
— На самом берегу реки на земле остался отпечаток тонкого меча, как раз таким иногда пользуются выходцы с Востока. И рядом были следы сапог — дорогого кроя и небольшого размера. Сапоги эти наступили на некоторые из листьев, упавших после схватки.
— И?
— После схватки кто-то появился, осмотрелся, подобрал оружие выходца с Востока и ушел.
— О да, понимаю, бригадир.
— Интересно, выходец с Востока знает, кто бы это мог быть?
— Вы его спросите?
— Да, и обо всем прочем тоже.
— Мне представляется, капитан, — проговорила она, — будет странно, если вы не сумеете ничего больше узнать у нашего выходца с Востока, выложив перед ним собранные вами факты.
— Вот и хорошо, — поднялся Кааврен. — Тогда я пойду загляну к нему.
Приняв это решение, Кааврен не тратил времени, претворяя его в действие. Он сразу направился в комнату к пациенту, хлопнул в ладоши, не получил ответа и вошел сам. Спустя не далее как три минуты он вернулся в кабинет подлейтенанта Ширип и снова сел на стул.
— Что ж, — сообщил он, — наш пациент сбежал.
Ширип вскочила и воскликнула:
— Как — сбежал?
— Вероятно, вернее будет сказать, что он нас покинул, он ведь не был заключенным. Однако покинул он нас, выбравшись через окно.
— Как он ухитрился?
— Вот этого сказать не могу. Но я не заметил никаких следов, свидетельствующих о том, чтобы ему кто-либо помогал.
— Но, капитан, что же нам делать?
— Делать? Да ничего.
— Как — ничего?
Кааврен пожал плечами.
— У нас не было законных оснований удерживать его, а сбежав через окно, он доказал, что и медицинских оснований тоже не было.
— Но ведь дело…
— Ах да, дело.
— И?
— Продолжайте опрашивать очевидцев и выясняйте все, что сможете. Будем собирать сведения и придержим, пока не понадобятся.
— То есть вы полагаете, что дело не закончено?
— Я вообще не знаю, в чем было собственно дело, подлейтенант. Но судя по всему — нет, не думаю, что все закончилось. Полагаю, с графом Сурке мы еще пересечемся, причем до того, как Империя станет существенно древнее.
Читатель, надеемся, извинит нас за то, что перед тем, как продолжить рассказ, мы сообщим кое-что относительно рассказа как процесса, поскольку это поможет объяснить, почему мы столь уверены в принятых нами решениях касательно того, в каком порядке надлежит описывать происходящее.
Знаменитый музыкант и композитор лорд Левас заметил, что музыка состоит из нот, которые играют, и пауз между ними, причем оба равно важны. Точно так же всякая рассказанная история состоит из того, что рассказано, и того, что опущено. История — такая же наука, как физика, математика и волшебство; а рассказывание историй — это искусство, как музыка, псионические отпечатки и скульптура. Искусство, таким образом, состоит из выбора тех событий, которые надлежит включить, и тех, которые надлежит исключить, чтобы с максимальной эффективностью обнажить процесс работы научных законов.
Необразованный, но внимательный читатель здесь забеспокоится, как бы историк, аккуратно подобрав события, не попытался «доказать» тем самым истинность догматов, которые от истины весьма и весьма далеки. Не будем отрицать: подобное случается, что могут засвидетельствовать многие знакомые с «историей», написанной некоторыми рожденными в пустыне мистиками.
Но такой анализ, столь явственно убедительный, оставляет в стороне существенный фактор: мыслящий разум читателя. Иными словами, буде предпогагаемый историк попытается исказить смысл, значение и причины описываемых им событий, тем самым он, как нам представляется, неизбежно выдаст себя внимательному читателю. А поскольку историку это известно, то у него просто нет иного выбора, кроме как подходить к своему занятию со скрупулезной честностью и безжалостной точностью.
Мы ввели все эти объяснения, потому что читатель не мог не заметить, как наш рассказ, изначально плавно перетекающий от теклы к стражникам, потом к подлейтенанту и в итоге к Кааврену, теперь начнет прыгать туда-сюда во времени. И мнение наше таково, что подобное поведение рассказа необходимо объяснить, что и сделано: прерывистость течения времени в рассказе является сугубо следствием желания историка исключить подробности, которые он полагает несущественными либо отвлекающими, а вместо этого — сосредоточить свое и читательское внимание на вещах важных.
Посему с позволением и, надеемся, пониманием читателя мы, как обещали, сейчас продвинемся во времени вперед — действие, которое мы предпринимаем, осознавая всю внезапность такого сдвига, но уверенные, что именно так лучше всего изложить читателю избранную нами историю. Итак, три месяца миновало после событий, описанных в предыдущих главах, и Кааврен, более ничего не узнавший о раненом выходце с Востока и таким образом временно обо всем этом забывший, вновь вынужден был вспомнить то дело. А случилось это так.