Тигр снегов
Шрифт:
Повторяю ещё раз: это глупый вопрос, отвечать на него нет никакого смысла. И вместе с тем вопрос этот задают так часто, он вызвал столько кривотолков, пересудов и недоразумений, что я теперь, после долгих раздумий, считаю себя вынужденным дать ответ. Отвечаю не ради себя и не ради Хиллари, а ради Эвереста и ради будущих поколений. «Почему, — спросят они, — вокруг этого вопроса устроили тайну? Разве тут есть чего стыдиться? Есть что скрывать? Почему мы не должны знать истину?..» Итак, пусть знают истину. Слишком велик Эверест, чтобы в отношении него можно было допустить неправду.
Немного не доходя вершины, мы с Хиллари остановились. Мы глянули вверх, пошли дальше. Нас соединяла верёвка длиной около десяти метров, однако я держал большую часть её смотанной в руке, так что нас разделяло не более двух метров. Я не думал о «первом» и «втором». Я не говорил себе: «Там лежит золотое яблоко.
Итак, вот он, ответ на «великую загадку». И если после всех разнотолков и споров ответ покажется мирным и простым, то могу только сказать, что иначе и быть не могло. Знаю, многие мои соотечественники будут разочарованы. Они ошибочно придавали большое значение тому, чтобы я был «первым». Они относятся ко мне хорошо, даже замечательно, и я им многим обязан. Но ещё большим я обязан Эвересту и истине. Если это позор для меня, что я оказался на шаг позади Хиллари, — что ж, буду жить с этим позором. Однако сам я этого позором не считаю. И я не думаю, чтобы в конечном счёте на меня навлекло позор то обстоятельство, что я рассказываю все, как было. Снова и снова я спрашиваю себя: «Что будут думать о нас грядущие поколения, если мы оставим обстоятельства нашего подвига скрытыми в таинственной мгле? Не будут ли они стыдиться за нас, двух товарищей на жизнь и на смерть, которые скрывают что-то от людей?» И всякий раз ответ был один и тот же: «Будущее требует только истины. Эверест требует только истины».
И вот истина сказана, судите меня, исходя из неё.
Мы поднялись. Мы ступили на вершину. Мечта стала явью.
Первым делом мы сделали то, что делают все альпинисты, взойдя на вершину горы: пожали друг другу руку. Но разве можно было ограничиться этим на Эвересте! Я принялся размахивать руками, потом обхватил Хиллари, и мы стали колотить друг друга по спине, пока не задохнулись, несмотря на кислород. Потом мы стали смотреть кругом. Было полдвенадцатого дня, сияло солнце, а небо — во всю жизнь я не видел неба синее! Со стороны Тибета дул легчайший ветерок, и снежное облачко, всегда окутывающее вершину Эвереста, было совсем маленьким. Я глядел вниз и узнавал места, памятные по прошлым экспедициям: монастырь Ронгбук, деревню Шекар Дзонг, долину Кхарта, Ронгбукский ледник, Северное седло, площадку возле северо-восточного предвершинного гребня, на котором мы разбили лагерь VI в 1938 году. Потом я обернулся и окинул взором долгий путь, пройденный нами: Южная вершина, длинный гребень, Южное седло, Западный цирк, ледопад, ледник Кхумбу, дорога до Тьянгбоче и дальше по долинам и взгорьям моей родной страны.
А ещё дальше и со всех сторон вокруг нас высились великие Гималаи, занимающие большую часть Непала и Тибета. Чтобы видеть вершины ближних гор, таких гигантов, как Лхотсе, Нуптсе и Макалу, надо было теперь смотреть прямо вниз. Выстроившиеся за ними величайшие вершины мира, даже сама Канченджунга, казались маленькими холмиками. Никогда ещё я не видел такого зрелища и никогда не увижу больше — дикое, прекрасное и ужасное. Однако я не испытывал ужаса. Слишком сильно люблю я горы, люблю Эверест. В великий момент, которого я ждал всю жизнь, моя гора казалась мне не безжизненной каменной массой, покрытой льдом, а чем-то тёплым, живым, дружественным. Она была словно наседка, а остальные вершины — цыплята, укрывшиеся под её крыльями. Мне казалось, что я сам могу раскинуть крылья и прикрыть ими мои любимые горы.
Мы выключили кислород. Даже здесь, на высочайшей точке земли, можно было обходиться без него, если только не напрягать свои силы. Мы соскребли лёд, образовавшийся на масках, я сунул в рот леденец. Потом мы снова надели маски; но кислород не включали, пока не приготовились уходить обратно вниз. Хиллари достал фотоаппарат, спрятанный у него под одеждой для защиты от холода, а я развернул флаги, обмотанные вокруг ледоруба. Они были надеты на шнур, привязанный к концу ледоруба; я поднял его вверх, и Хиллари сфотографировал меня. Он заснял три кадра, и я считаю большой удачей, что один из кадров вышел так хорошо в таких трудных условиях. Флаги следовали сверху вниз в такой последовательности: Объединённых Наций, Великобритании, Непала и Индии. Те самые люди, которые так старались извратить ход нашей экспедиции, пытались и этому придать какой-то политический смысл. По этому поводу могу только сказать, что я совершенно не думал о политике. В противном случае я, вероятно, поместил бы индийский или непальский флаг выше, хотя и тут передо мной возникла бы нелёгкая проблема — кому отдать предпочтение. А так я рад тому, что выше всех был флаг ООН: ведь наша победа была не только нашей, не только победой наших наций, но победой всех людей.
Я предложил Хиллари сфотографировать его, однако он почему-то отрицательно мотнул головой — не захотел. Вместо этого он продолжал снимать сам все, что простиралось вокруг, а я тем временем был занят важным делом. Я вытащил из кармана взятые с собой сладости и огрызок красно-синего карандаша, полученный от Нимы, вырыл ямочку в снегу и положил все в неё. Увидев, что я делаю, Хиллари протянул маленькую тряпичную кошку, чёрную с белыми глазами — талисман, полученный им от Ханта; я положил кошечку туда же. В своём рассказе о восхождении Хиллари говорит, что получил от Ханта и оставил на вершине распятие; если это и было так, то я ничего не заметил. Я получил от него только тряпичную кошечку и положил в снег рядом с карандашом и сладостями. «Дома, — подумал я, — мы угощаем сластями тех, кто нам близок и дорог. Эверест всегда был мне дорог, теперь он ещё и близок мне». Прикрывая дары снегом, я произнёс про себя молитву и благодарность. Семь раз ходил я на гору своей мечты, и вот на седьмой раз, с божьей помощью, мечта стала явью.
«Туджи чей, Чомолунгма. Благодарю тебя…» Мы пробыли на вершине уже около пятнадцати минут. Пора было уходить. Ледоруб требовался для спуска, и я не мог оставить его с флагами, поэтому я отвязал шнур, расстелил флажки на снегу, а концы шнура засунул возможно глубже в снег. Несколько дней спустя индийские самолёты пролетели вокруг вершины, чтобы сфотографировать её, однако пилоты сообщили, что не обнаружили никаких оставленных нами предметов. Возможно, самолёты летели чересчур высоко, или ветер унёс флажки — не знаю.
Перед тем как уходить, мы ещё раз внимательно осмотрели все кругом. Удалось ли Меллори и Ирвину побывать на вершине перед своей гибелью? Не осталось ли здесь чего-нибудь после них? Мы смотрели очень внимательно, но не смогли ничего обнаружить. И все же они были здесь — в моих мыслях, и, я уверен, в мыслях Хиллари тоже. И не только они — все те, кто ходил на Эверест раньше, белые и шерпы; англичане и швейцарцы, замечательные восходители, отважные люди; тридцать три года они мечтали и шли на штурм, боролись и терпели поражения на этой горе, и наша победа оказалась возможной только благодаря их усилиям, опыту и открытиям. Я думал о наших товарищах внизу — без них, без их помощи и самопожертвования мы никогда не были бы здесь. Но всего ярче мне представлялся образ друга, образ Ламбера. Я видел его так близко, так отчётливо, что казалось, это не воображение, а он действительно стоит рядом со мной. Стоит мне обернуться, и я увижу широкую улыбающуюся физиономию, услышу его голос: «Са va bien, Тенцинг! Са va bien!»
Но ведь шарф Ламбера был и в самом деле со мной. Я обернул его потуже вокруг шеи. «Когда вернусь, — сказал я себе, — пошлю шарф хозяину». Так я и сделал.
После взятия Эвереста мне задавали множество вопросов, и не одни только политические. Вопросы восточных людей часто касались дел религиозных и сверхъестественных. «Увидел ли ты бога Будду на вершине?» — спрашивали меня. Или: «Видел ли ты бога Шиву?» Многие верующие всячески пытались заставить меня объявить, будто на вершине мне явилось видение или на меня снизошло откровение. Но и тут, хотя это может разочаровать людей, я должен говорить только правду, а правда заключается в том, что на Эвересте я не увидел ничего сверхъестественного и не ощутил ничего сверхчеловеческого. Я ощущал большую близость к богу, и этого было мне достаточно. В глубине сердца я поблагодарил бога, а перед спуском обратился к нему с весьма земной и деловой просьбой — чтобы он, даровав нам победу, помог нам также спуститься живыми вниз.
Мы включили кислородные аппараты и снова двинулись в путь. Как ни хотелось нам спуститься побыстрее, мы шли медленно и осторожно — ведь мы все-таки утомились и реагировали не так чётко, а большинство несчастий в горах случается именно из-за того, что уставший человек пренебрегает осторожностью при спуске. Шаг за шагом спускались мы по крутому снежному склону, чаще всего пользуясь ступеньками, которые сделали на пути вверх. Скалу с расщелиной преодолели без особых затруднений; я так даже просто сбежал по ней вприпрыжку. Затем опять пошли по гребню, вбивая каблуки в снег и скользя. Час спустя мы добрались до Южной вершины. Всю эту часть спуска Хиллари шёл впереди, а я сзади, страхуя его в опасных местах. Несмотря на утомление, мы сохраняли ещё силы. Больше всего нас беспокоила жажда, потому что вода во флягах замёрзла, а есть снег означало только подвергать рот и горло опасности воспаления.