Тигр снегов
Шрифт:
— Ну ладно! Бросьте шуметь из-за пустяков, — говорил я им. — Нас ждёт гора!
И мы шли вверх-вниз, вверх-вниз через холмы, долины и реки. Несмотря на все неприятности, горы, как обычно, оказывали на меня воздействие — с каждым днём я чувствовал себя лучше. Вначале я побаивался, что совершил ошибку, согласившись идти, что болезнь слишком истощила меня. Теперь же я убедился, что со здоровьем все в порядке, и поблагодарил мысленно бога. Когда я думал об Эвересте и о предстоявших нам великих днях, жалобы товарищей казались мне кудахтаньем старых кур.
Мои собственные
— Ну хорошо, они не такие, как швейцарцы, — говорил я моим недовольным товарищам-шерпам. — И почему бы им быть такими же? Это другой народ. Думайте побольше о горе и поменьше о своём мелком недовольстве, и все будет в порядке.
Мы пришли в Намче Базар 25 марта. Снова самый горячий приём, песни, пляски, потоки чанга. Снова мать и другие родные пришли из Тами повидаться со мной; встретившись с полковником Хантом, мать благословила его и всю экспедицию. Вместе с тем, как и оставшаяся в Дарджилинге Анг Ламу, она считала, что я слишком часто подвергаю себя опасности на Эвересте, и умоляла меня быть осторожным.
— Не тревожься, ама ла, — отвечал я. — На этот раз мы, похоже, взойдём на вершину, и тогда мне больше незачем будет ходить туда.
Я всем сердцем надеялся, что это так и будет.
Из Намче мы направились к монастырю Тьянгбоче; он должен был служить нам своего рода времённой базой. Здесь произошло последнее и самое большое осложнение организационного характера. И на этот раз все заварилось из-за одежды и снаряжения: раздавая их шерпам, англичане заявили, что большинство вещей выдаётся только для пользования при восхождении, с последующим возвратом, а не в полную собственность. Это вызвало невиданную дотоле бурю возмущения. Во всех предыдущих экспедициях, в том числе и английских, вещи выдавались без каких-либо условий, и большинство шерпов заявило теперь, что если не будет соблюдаться старый порядок, они вовсе не пойдут. Полковник Хант объяснил свою точку зрения: он считал неправильным заранее дарить вещи так, ни за что ни про что; вернее будет оставить их шерпам потом, в качестве вознаграждения за хорошую работу. Но шерпам эта идея отнюдь не пришлась по душе. Они считали одежду и снаряжение частью положенного им жалованья и отказывались продолжать путь, если не получат одежду именно на таких условиях.
Это был для меня самый тяжёлый момент за всю экспедицию. Вместе с майором Уайли, который тоже всячески старался восстановить мир, я чувствовал себя словно зажатым в тиски. Каждая сторона считала, что я действую на руку другой; шерпы намекали, что англичане нарочно платят мне большие деньги, чтобы я стоял за них. Порой я жалел, что я не рядовой носильщик, а один раз сказал майору Уайли:
— Послушайте, я взял с собой швейцарское снаряжение и собираюсь пользоваться им: Отдайте моё английское снаряжение другим, может быть, они успокоятся.
Разумеется, таким путём ничего нельзя было уладить. Споры и ругань продолжались, пока не был найден компромисс, на который пошли все шерпы, кроме двоих — Пасанга Пхутара (Жокея) и Анг Дава; оба ушли из экспедиции и направились домой. Пасанг (он был помощником сирдара) — способный и умный человек, и я жалел, что он уходит. Однако Пасанг вёл себя как политик: он был зачинщиком почти всех недовольств и осложнений; после ухода его и Анг Дава все остальные быстро успокоились. Я не боюсь признаться, что облегчённо вздохнул, потому что всегда ненавижу брюзжание и столкновения по мелочам, когда идёт речь о великом деле. Когда люди идут в горы, им следует забыть о кротовых бугорках. Кто идёт на большое дело, должен обладать большой душой.
Я проводил взглядом Жокея и Анг Дава, спускавшихся по тропе к Намче Базару, потом обернулся и посмотрел на других шерпов. Они уже не стояли с обиженным видом, а принялись за свою работу. Тогда я поглядел на то, что ждало нас впереди: горы, долины, ледники, а надо всем, словно огромные башни, великие вершины Ама Даблам и Тавече, Нуптсе и Лхотсе. А вот позади них в облачке снежной пыли и Эверест, древняя Чомолунгма. Я позабыл все остальное; неприятности, споры, ругань потеряли разом всякое значение. Во всем мире ничто больше не имело значения — только Эверест, борьба и мечта.
— Ну что ж, пошли на неё! — крикнул я.
И подумал: «Да, пошли на неё. Вверх по ней. Вверх — на этот раз, седьмой раз — до самой вершины».
Теперь или никогда…
17
В СЕДЬМОЙ РАЗ
Шерпы за работой, шерпы говорят между собой. Частью на родном языке, частью по-непальски, с примесью английского…
— Готовы выступать?
— А ча — все в порядке.
— Только хусиер — будьте осторожны. Бара сапур — переход предстоит большой.
Выступаем в путь, вверх по леднику, по моренам.
— А ча?
— Нет, не а ча. Той йе! Черт побери! (Обязательно с энергичным плевком.) Укладка перекосилась!
— Каи чаи на. Ничего.
— Той йе! (Плевок.) Как так ничего! Мне нужно остановиться. Куче куче. Пожалуйста.
— Ап ке укам. Делай как знаешь. Постой-ка, я помогу тебе… Теперь а ча?
— А ча. Туджи чей. Спасибо.
— Тогда пошли. Только хусиер. Здесь круто.
— Слишком круто. Той йе!
Снова плевки. Снова карабкаемся вверх, снова ледники и морены — и, наконец, очередной лагерь.
— Шабаш! Хорошо поработали! Справились.
— За сегодняшнюю работу нам, собственно, причитается бакшиш.
— Или хотя бы по пиале чанга.
— Был бы чанг, мы бы выпили за своё здоровье… Таши делаи! Будь здоров!
— Сам таши делаи! За всех нас!