Тигр снегов
Шрифт:
Я вышел из больницы, потеряв семь килограммов. Когда я несколько дней спустя вернулся в Дарджилинг, родные пришли в ужас.
— Тебе надо отдохнуть теперь, — сказала Анг Ламу. — Отдыхать весь год, чтобы как следует поправиться.
И поначалу я только кивал, ничего не говоря, на большее у меня просто недоставало сил.
Между тем шёл уже 1953 год. Весть о двух швейцарских экспедициях облетела весь мир, и я получал письма из многих стран с приглашением участвовать в восхождениях, намечавшихся на весну. Ещё в больнице в Патна мне вручили письмо от майора Чарлза Уайли, который звал меня снова на Эверест с английской экспедицией; сам он должен был заведовать транспортировкой грузов. А затем и в Дарджилинге миссис Гендерсон из Гималайского клуба принялась уговаривать меня.
— Вы ведь часто ходили с англичанами, — настаивала она. — Они
Однако Анг Ламу возражала, а я был ещё слишком слаб, слишком устал, чтобы решиться. Миссис Гендерсон вооружилась терпением, понимая моё состояние, и в течение недели посылала мне молоко и «Овальтин», чтобы я скорее восстановил свои силы.
Я отдыхал и думал. Думал о швейцарцах, о двух предпринятых ими великих усилиях, о том, как счастлив и горд я был возможностью идти на восхождение с ними. Из всех чилина-нга, с которыми мне приходилось встречаться, — а их к этому времени набралось много, — швейцарцы пришлись мне по душе больше всех. Думаю, что если они когда-нибудь приедут снова в Соло Кхумбу, вдоль дороги везде будут стоять шерпы, приветствуя их поднятыми кверху чашами с чангом. Больше всего я желал бы пойти снова на Эверест с ними, идти по заоблачным высотам с моим другом Ламбером и достичь, наконец, нашей цели. Однако швейцарцев ждать не приходилось. Они использовали свою возможность; в 1953 году настала очередь англичан. В случае новой неудачи непальское правительство обещало дать разрешение на 1954 год французам. Три года до следующей попытки швейцарцев, если никто не возьмёт вершину до них.
А вероятность того, что вершину возьмут, была велика. Во время нашей весенней попытки мы с Ламбером подходили очень близко. При лучшем кислородном снаряжении или при более устойчивой погоде мы бы дошли. И вот теперь предстояла английская экспедиция, самая мощная, какую только можно себе представить.
В 1952 году, когда мы были на Эвересте, отряд англичан во главе с Шиптоном, при участии нескольких новозеландцев, совершил восхождение на близлежащую вершину Чо Ойю — для тренировки и испытания нового снаряжения. Сильно облегчала задачу англичанам разведка, произведённая швейцарцами. Но самое главное — они приготовились совершить отчаянное усилие, потому что привыкли считать Эверест «своей» горой, а тут он грозил выскользнуть у них из рук. Перед ними ходили на штурм швейцарцы. На очереди стояли французы, затем опять швейцарцы. Поздней осенью 1952 года путешественники, пришедшие в Соло Кхумбу через Нангпа Ла из Тибета, сообщили, будто на северной стороне из Ронгбука почти одновременно с нами ходила русская экспедиция. Следовало ожидать, что русские вскоре предпримут новую попытку. Кольцо вокруг высочайшей из вершин все сужалось, и можно было почти не сомневаться, что, если англичане не победят теперь, им уже не видать победы:
Я не знал никого из участников новой экспедиции. Вначале её возглавлял Эрик Шиптон, затем его сменил полковник Джон Хант; он много лет прожил в Индии и совершил не одно восхождение, однако мне никогда не приходилось с ним встречаться. С Хантом приезжал цвет английского альпинизма, а также двое новозеландцев (новый вид чилина-нга для меня!); один из них — Эдмунд Хиллари — участвовал как в разведывательном походе на Эверест 1951 года, так и в экспедиции на Чо Ойю в 1952 году. Я вспомнил осложнения, имевшие место в 1951 году в связи с бакшишем и оплатой непальских носильщиков и сказал об этом миссис Гендерсон.
— Но ведь это как раз одна из причин того, почему так важно ваше участие, — ответила она. — Вам легче других договориться с непальцами; если вы пойдёте, осложнений не будет.
— Я скоро решу, — сказал я ей. И продолжал размышлять.
На всем протяжении моего рассказа я был откровенным, хочу оставаться откровенным и дальше. Итак, скажу откровенно, я предпочёл бы идти на Эверест со швейцарцами. Вопреки стараниям некоторых лиц извратить мою мысль, это вовсе не значит, что я невзлюбил англичан. Мне приходилось совершать восхождения с англичанами чаще, чем с кем-либо другим, и я чувствовал себя с ними очень хорошо; а некоторых из них, например мистера Гибсона, майора Осместона, майора Уайта, мистера Тильмана, мистера Смайса, лейтенанта Марча, относил к числу своих лучших и самых близких друзей. И все-таки факт, что англичане обычно более сдержанны и чопорны, чем представители известных мне других народов; особенно же это проявляется, как я думаю, в отношении людей не их расы. Может быть, все дело в том, что они так долго правили на Востоке, может быть, это заложено в самой их природе, во всяком случае это факт, который мы, шерпы, имели возможность наблюдать не раз, так как на протяжении ряда лет ходим в горы с людьми многих национальностей. Швейцарцы и французы относились ко мне как к товарищу, к равному, что невозможно для англичанина. Англичане приветливы, они отважны, неизменно справедливы. Но столь же неизменно существует невидимая черта между ними и прочими, между сагибом и носильщиком; для шерпов, привыкших жить без такого рода «черт», это может быть чревато затруднениями и осложнениями.
«Все это верно, — думал я. — Но насколько это важно? Ты ладил с англичанами раньше, поладишь и теперь. К тому же речь идёт не о приёме и не о званом ужине, а об Эвересте… Эверест — твоя жизнь, твоя мечта. Что будет, если ты станешь ждать французов или швейцарцев? Что ты будешь чувствовать, если англичане возьмут вершину, а тебя не будет с ними? Для тебя, не меньше чем для них, вопрос стоит так: теперь или никогда».
Вы думаете, у вас голова идёт кругом. Принимаете решение, потом опять начинаете колебаться, потом снова решаетесь… «Мне почти тридцать девять, — думал я. — Я приближаюсь к концу своего „критического возраста“. Сколько я ещё смогу участвовать в восхождениях? Или я уже вышел из строя из-за переутомления и только что перенесённой болезни? Сколько раз я ходил на Эверест? Шесть, включая Денмана. Это будет седьмой раз — счастливое число у шерпов, как и у большинства народов. В нашей игре в кости, как у чилина-нга, „семь“ — хорошая цифра. Если семеро берутся за дело, у них больше надежд на успех, семеро детей в семье — самое счастливое число. У моей матери было семеро сыновей. Это будет мой седьмой поход на Эверест…»
Меня беспокоило моё здоровье. Пробыв некоторое время дома, я перестал болеть, но по-прежнему испытывал слабость и не восстановил своего веса. А что же будет после ещё одной большой экспедиции, третьей на протяжении немногим более года? Подобно швейцарцам, англичане хотели, чтобы я одновременно выступал в роли сирдара и восходителя, а я уже сказал себе, что такая комбинация — это чересчур. Но как же быть? Я думал так усиленно, что почти не спал по ночам. «Если так будет продолжаться, — подумал я, — то я только опять заболею»! И вот однажды я вышел из дому, направился к миссис Гендерсон и сказал: «Хорошо, я пойду». Чего я не мог сказать ей, что мне и сейчас трудно выразить надлежащим образом, — я решил идти потому, что иначе просто не мог.
Но одно дело было сказать «да» миссис Гендерсон, другое — убедить Анг Ламу.
— Ты слишком слаб, — возражала она. — Ты опять заболеешь или поскользнёшься на льду, упадешь и убьёшься.
— Что ты, я буду осторожен, — сказал я. — Как всегда.
— Это слишком опасно.
— Мне платят за восхождение, а не за детские игры. Я должен делать то, за что мне платят.
— Это безрассудство, — настаивала Анг Ламу. — Тебе нет дела до меня и до детей, нет дела до того, что будет с нами, если ты убьёшься.
— Ничего подобного. Но такова моя работа, моя жизнь. Неужели ты не понимаешь этого? Ты командуешь домашним хозяйством, и я не вмешиваюсь, зато, что касается Эвереста, я не позволю никому вмешиваться.
— Ты с ума сошёл. Ты убьёшь сам себя в этих горах. Ты погибнешь.
— Хорошо, я погибну. Но уж если мне придётся помирать, то лучше на Эвересте, чем под одной крышей с тобой!
Думаю, все мужья и жены иногда говорят друг с другом в таком духе. Мы разругались, потом помирились, потом опять разругались. Наконец Анг Ламу убедилась в моей решимости и сказала:
— Ладно, твоя взяла.
Итак, эта сторона была улажена. Однако я не менеё жены беспокоился о денежном вопросе, чем будет кормиться моя семья, независимо от того, вернусь я или нет. Мне предлагали хорошую по старым понятиям оплату: основное жалованье триста рупий в месяц (рядовые шерпы получали сто — сто двадцать пять), в случае моей гибели семье полагалась компенсация в размере двух тысяч рупий, то есть вдвое больше того, что было условлено со швейцарцами, и вчетверо больше того, что было раньше. Однако в мире произошли большие изменения, стоимость жизни заметно возросла, и даже такая оплата не составляла достаточного обеспечения. Я решил переговорить с Рабиндранатом Митрой, молодым образованным бенгальцем, владельцем типографии в Дарджилинге — за последние два года он стал моим близким другом и советчиком. Он обещал, если со мной что-нибудь случится, устроить сбор средств в пользу моей семьи.