Тигр в стоге сена

Майнаев Борис Михайлович

У порога своей квартиры он услышал, что в гостиной работает телевизор. Жена, так и не привыкшая к его поздним возвращениям, спала в кресле у накрытого стола. Чабанов выключил телевизор и повернулся к жене.

Сон разгладил морщинки под ее глазами и вместо них проступили какие-то белые круги. Пышные золотистые волосы, так поражавшие в молодости воображение Леонида Федоровича, поредели и были обильно прорежены сединой. Некогда длинные пальцы жены припухли и раздались в суставах. Чабанов смотрел на нее и думал, что во всем свете нет человека, любящего его так, как она. Да и сам он заметил, что с годами, место горячего, страстного чувства

заняла глубокая любовь. Леонид Федорович никогда не был ханжой и знал немало женщин, но уже много лет образ жены в его понятии сливался с самой жизнью. Это была не громкая фраза, он вообще не любил выспренности, это было сутью его отношений с женой. Сейчас, глядя на спящее лицо Аннушки, он вспомнил, что все его промахи, ошибки и огрехи он воспринимает, как свои. А сейчас он впервые в их жизни решился на Дело, о котором не мог не только рассказать, но и даже намекнуть ей. Он вступал в новую жизнь, в которой оставался один на один против всего привычного им мира. Сегодня еще можно было повернуть назад, остановиться, но среди болота подлости и всегосударственного обмана он нашел единственный, приемлимый для его натуры выход – создать Свое Государство, свою систему ценностей. В окружающей его пустоте, среди мерзости, в которую превратились его вчерашние идеалы и представления о Добре и Зле, Чести и Справедливости, Народе и Правительстве – он чувствовал себя Человеком, способным не только создать свои Законы, но и заставить других жить по ним.

«Должен же в Советском Союзе быть хотя бы один Робин Гуд, – сделал он вывод. – А жена?.. Даст бог, придет время и она все поймет.»

Леонид Федорович присел перед креслом и осторожно, чтобы не разбудить, поднял жену на руки.

– Леня, – она обняла его и уткнулась лицо в шею, – милый.

– А я хотел отнести тебя в кровать и молил бога, чтобы ты не заметила бы этого до самого утра. Открываешь глаза и удивляешься: «Как это я в кровать попала?»

– Мальчишка, пятидесятилетний мальчишка, – она поцеловала его в мочку уха, – отпусти меня, я покормлю тебя.

Они сели за стол напротив друг друга.

– Мы, тут с ребятами немного коньяка выпили, но я сильно проголодался, – Чабанов знал, что жене будет приятно услышать это.

– Что же вы, – она усмехнулась, – рукавом закусывали?

– Перехватили по куску хлебца с колбасой, но есть хочу, как волк.

Он ел все, что она подкладывала на его тарелку. Жена рассказывала о школьных новостях дочери. Чабанов слушал ее и не мог отделаться от мыслей об Организации.

«Господи, – неожиданно для самого себя взмолился Леонид Федорович, – надоумь, подскажи, неужели только и осталось – в подпольные короли?!»

Бог молчал. Может быть, он и смотрел на него сквозь светившиеся лаской и любовью глаза жены, но не отвечал на его молитву. Чабанов опустил глаза к тарелке и, доев все, что в ней было, отложил вилку.

– Спасибо, – он поднялся и поцеловал жену, – мне надо еще чуть-чуть поработать.

Она легко поднялась, убрала со стола и легла в кровать, а он долго сидел, думал и чего-то ждал, потом вздохнул и набрал номер телефона Шляфмана.

«Спасет Боляско – быть Организации», – загадал он.

– Кто? – Прохрипел с просонья Миля. – Леонид Федорович, что-нибудь случилось, сейчас третий час ночи?

– Завтра на работе доспишь, – пошутил Чабанов. В семь я жду тебя у стадиона, а теперь храпи дальше.

… За два года, что Шляфман работал в их городе, он раздался в кости и приобрел солидность, подобающую подающему надежду старшему следователю прокуратуры области. Каждое утро он занимался физкультурой и бегал вокруг стадиона. Вот и сейчас Эмиль Абрамович выбежал из-за северной трибуны и, увидев белый «жигуль» Чабанова, затрусил в его сторону.

– А я вот, – Чабанов открыл заднюю дверцу, – все больше за столом или в машине спортом занимаюсь.

– Вас природа таким здоровьем наделила, что вам любой инфаркт не страшен, – Шляфман откинулся на спинку сидения и перевел дыхание.

– Дело такое, – Леонид Федорович завел мотор, – вчера в сквере около спортивного магазина совершено убийство.

– Да, я был дежурным и выезжал на место преступления.

– И что, тебе уже удалось найти убийцу?

– Почти. Это был двухметровый «афганец», у меня есть фоторобот, отпечатки пальцев. Он оставил свой нож в теле убитого. Прикажу сегодня собрать участковых, покажу им рисунок, уверен, такого мужичищу опознают сразу.

– Молодец, Миля, ты времени даром не терял. Только я могу прямо сейчас нахвать тебе имя этого парня – Сергей Болясо. Бывший офицер, разведчик, несколько раз ранен, награжден орденами и медалями в придачу к инвалидскому удостоверению. Его мальчишкой послали на войну, поэтому он немного не в себе. Мозги у этого воина сейчас действуют медленнее, чем рефлексы, вбитые за годы тренировок и боев.

– И что же, – хмыкнул Шляфман, – ему можно убивать?

– Ему – да, – твердо сказал Чабанов, – тебе придется найти другого убийцу, а фоторобот и все документы о Боляско передать мне.

– А-а-а?

– Он мне нужен чистым и невредимым. Ясно?

– Это будет нелегко, – Шляфман посмотрел в зеркальце, пытаясь поймать взгляд Чабанова.

– Лапочка, – тот повернулся к нему, – если бы у меня была легкая работа, я бы не стал тебя будить среди ночи и уж, конечно, не тащил бы из Москвы.

Миля тяжело вздохнул, искоса взглянул на Леонида Федоровича, но, встретившись с его острым и тяжелым взглядом, утвердительно кивнул:

– Хорошо.

Чабанов вывел машину на улицу, ведущую обратно к стадиону.

– Нет, – сказал Шляфман, взглянув в окно, – лучше поближе к дому.

В этот день Эмиль Абрамович пришел на работу раньше обычного. Он достал из сейфа начатое вчера дело об убийстве Петра Аркадьевича Загибалова – двадцативосьмилетнего рабочего, отца двоих детей. Следователь вынул из конверта фотографии места преступления, разложил на столе снимки убитого. Это был грузный человек с грубым лицом и тяжелыми руками. На фото он сидел, привалившись к низенькому штакетнику, ограждавшему сквер, где в ту ночь компания полузнакомых мужчин распивала водку. В правой руке убитого была зажата недопитая бутылка. Он умер почти мгновенно, поэтому на землю ни пролилось ни капли. Из левой ключицы Загибалова торчала ручка отполированного от частого употребления десантного ножа.

Шляфман вздохнул, вынул из стола большой конверт и положил туда отпечатки пальцев, снятые с рукояти, фоторобот и описание убийцы. Он решил заменить его задержанным ночью наркоманом и насильником Мухамедовым…

Суд состоялся через два месяца. В начале заседания судья заинтересовался было словами друга убитого о том, что убийца и обвиняемый – совершенно разные люди. Но когда свидетель честно признался, что выпил больше литра водки и все помнит в тумане, суд потерял к нему интерес. Мухамедов получил семь лет и был этапирован к месту заключения.