Тихая застава
Шрифт:
– Вытащить тело никак нельзя?
– Нет. Увязнем. Сейчас нам надо уйти. А позже вернемся с вертолетами и заберем. А теперь все, старлей, уходим!
– Эх-хэ! – Бобровский скрипнул зубами, ударил кулаком о кулак. В такие руки лучше было не попадать. – Л-ладно. За все расплатимся, и за мелкое, и за крупное.
– С дороги мины снимали?
– Да.
– Где же они тогда прошли? По боковой тропе? Тогда как разминировали? – спросил сам себя Панков и, увидев непонимающие глаза Бобровского, пояснил: – Это я о группе памирца. Он где-то прошел с людьми, а потом навалился на Дурова. Скорее всего, просочился по боковой, либо по своей, специально пробитой тропе. Мы на нее наткнулись, не упустили, и тоже заминировали. Но… просочился гад! Мины после себя поставили?
– Сколько сняли, столько и поставили.
– Молодцы! – похвалил Панков.
– Тут в одном из дувалов наши ребята установку для запуска «эресов» нашли. И комплект снарядов.
– Душков не было?
– Утекли.
– Мастаки по части стрельбы «эресами» у тебя есть?
– Всякие найдутся.
– Тогда чего же мы медлим? «Эресы» – за Пяндж, «ридным другарям», чтобы не болели у них почки, а мы забираем в кишлаке двух русских баб и уходим. Дуров, за мной!
Пригибаясь, бегом, – в кишлаке, несмотря на сообщение о том, что все душманы «утекли», они все-таки могли оставаться, а пуле, как известно, надо кланяться, – он пронесся мимо глиняных заборов, быстро сбил себе дыхание, но остановился лишь у дувала бабки Страшилы. Сел. Рукою взялся за грудь – надо было отдышаться. Дуров, хрипя, приткнулся рядом. Тоже взялся рукою за грудь. Пожаловался:
– Больно, блин! Сердце в глотке сидит.
– Горы. Сколько здесь ни живи – все равно задыхаться будешь.
– А если стакан спирта хватить – отдышка такая же будет?
– Можно вообще загнуться, – Панков сплюнул под ноги, в очередной раз нехорошо подивился тому, что слюна была тягучей и сладкой, как варенье. – Тьфу! Если напьешься – навалится горная болезнь, а от нее лекарств нет. Подъем, Дуров!
Панков ловко перемахнул через дувал бабки Страшилы, присел, огляделся. В дувале было пусто. Пахло старыми кизяками, кислой овчиной, стылым дымом, духом жилища, которое собираются покинуть люди, – этот острый запах возникает лишь тогда, когда из него уходят жильцы, а здесь возник до ухода. Панков подивился этому, поднялся с корточек, вошел в дом.
Дверь в доме была низкая, кособокая, черная от времени – чувствовалось, что к ней давно не притрагивалась мужская рука, закуток, ставший для бабки Страшилы сенцами, был пуст, в углу стояла хорошо наточенная, с гладким, приработавшимся к руке черенком, лопата. Вторая дверь была такая же, как и первая, – перекошенная от дыма и холода, старая, давно не ремонтированная.
Помещение было бедным, тесным, из мебели в доме были лишь две табуретки, стол и лавка. Но и этого, по таджикским меркам, было много: в таджикских домах ни столов, ни стульев не бывает – только подушки. На подушках сидят, на подушках лежат. Едят на полу. Раскладывают ковер – если семья побогаче, у нее обязательно есть ковер, если же победнее, – то расстилают обычную тряпку-скатерку и на нее ставят еду.
В углу, заметил Панков, к стене была прибита небольшая икона. Значит, не была бабка Страшила мусульманкой, значит, верила в нашего православного Бога, в Иисуса Христа.
– Никого, – сказал Дуров.
На полу валялась посуда, одна тарелка была раздавлена чьей-то грубой ногой: Панков понял, что до них здесь побывали душманы. Валялось опрокинутое ведро. По земляному полу была разлита вода.
– Никого, – угрюмо подтвердил Панков.
– Как это никого? – раздался сзади тихий голос.
Панков резко, всем корпусом развернулся, Дуров стремительно отпрыгнул в угол.
В сенцах стояла Юлия, в руках так же, как и пограничники, держала автомат.
– Слава Богу, жива! – облегченно вздохнул Панков, повесил свой автомат на плечо. – А где бабка… бабушка где? Мы за вами специально в кишлак зашли, чтобы забрать вас с бабко… с бабушкой.
– Нет ее.
– Как нет? – Панков нахмурился. – Что-то непонятно.
– Убили ее. Памирец, который находился здесь, в кишлаке, он убил…
Земля под ногами неожиданно дрогнула, стекла сухо звякнули – из соседнего дувала «умельцы» Бобровского дали залп «эресами». Было слышно, как снаряды с воем располосовали пространство, располовинили небо, за воем раздалось шипение, а потом где-то далеко-далеко – ждать пришлось долго, – вздохнула и задрожала земля по ту сторону Пянджа.
– Не бойся, Юлия, – сказал Панков, – это наши бьют.
– Того стоит, – рот у Юлии дрогнул: видать, она знала и испытала то, чего не знал и не испытал Панков, у Юлии была своя правда, у Панкова своя. Большие серые глаза мстительно сжались.
Капитан покрутил головой.
– Как бабушку убили? Памирец? Как же это случилось?
– Памирец погнал несколько человек по тропе, где стояли ваши мины. В том числе и бабушку. Она первой погибла.
– А я-то ломал голову, дурак, все не мог понять, как он сумел произвести разминирование?
Под ногами снова дрогнула земля, воздух опять, будто сыпучий сырой снег, располосовали снаряды.
– Все, Юлия, забирай, что есть. – Панков споткнулся: если забирать мебель, тряпки, посуду, то сил всего отряда на это не хватит, а с другой стороны, в доме ничего ценного и нет, – забирай то, что есть, – твердо повторил он, – и уходим. Медлить нам нельзя.
– Хо-ро-шо, – задумчиво, по слогам, проговорила Юлия, прошла в угол комнаты, сняла со стены икону и, обтерев ее рукой, положила себе в широкий карман телогрейки, икона как раз вместилась. – Бабушка, она и в Аллаха, и в Иисуса верила – такая она была. Странная, может быть…
– Что еще берешь с собой?
– Больше ничего.
– Юлия, ты пойми… Можно на ты? – споткнувшись на полуслове, спросил Панков и, поймав утвердительный кивок Юлии, неожиданно заторопился, кашляя и глотая слова: – Мы тебя в отряде устроим работать по контракту, ты не журись… А сюда… сюда мы скоро вернемся. На вертолетах. Бабку твою похороним.
– Не надо, – оборвала Панкова Юлия. – Бабушку я уже похоронила.
Панков смолк, затянулся воздухом, услышал загнанное сипение в своих легких, вздохнул.
– А автомат откуда?
– Это я душмана убила, – просто, словно бы речь шла о чем-то очень обыденном, ответила Юлия. – Автомат – его.
– Всё, уходим! – скомандовал Панков. – Времени – нуль!
Он неожиданно почувствовал себя усталым, выжатым, будто его лишили всего, что в нем было, выпотрошили. С другой стороны: чего же тут неожиданного? Все так и должно быть, железных людей нет.