Тихая застава
Шрифт:
Сквозь пелену снега он различил движение на макушке скалы – там в полный рост поднялся душман, на чабанский манер приложил руку ко лбу, стараясь рассмотреть, что находится внизу, засечь, где стоят пулеметы, где лежат люди и, вообще, – сколько их, людей-то? Очень уж неосторожный, просто до наглости был неосторожный этот душок, Панков не выдержал, выругался и дал по душману автоматную очередь.
Далековато было – пули разошлись веером. Душман стремительно нырнул вниз.
– Театральный наблюдатель, – пробормотал Панков и вновь выругался.
Через несколько минут на пупыре снова приподнялся человек – в пестром вале снега, в одномерном его движении появился сбой, словно бы вверх по стремительному течению медленно, одолевая волну, пошла рыба, – Панков эту рыбу засек и дал по ней очередь. На этот раз попал – до него донесся слабый вскрик, душман взмахнул руками и исчез в снеговом потоке.
Из-за каменного поворота выскочили несколько человек с автоматами, у двоих были гранатометы, – открыли яростную стрельбу по пулеметным гнездам. Гранатометчики также сделали два выстрела и поспешили исчезнуть.
Из двух пулеметов на стрельбу душманов ответил один – пулемет десантников. Десантники что-то занервничали, отозвались шквалом огня на эту пустую, в общем-то, стрельбу, смели одного человека, остальные попрыгали за камни, стали бить оттуда рассеянными автоматными очередями.
– Дур-раки, чего патроны впустую жжете? – Панков вновь выругался. Что-то очень много он начал ругаться.
Собственно, патроны впустую жгли не только душманы, жгли и десантники. Панков вгляделся в макушку пупыря – не появился там еще какой-нибудь голавль? Толстолобый самец, идущий против течения, а? Нет, макушка была пока чиста, снег продолжал валить отвесно, плотно.
«Скоро сниматься, – подумал Панков, – не передержать бы! С другой стороны, раньше времени уходить нельзя – каждые лишние пять минут дают Бобровскому возможность уйти дальше, оторваться от душманов окончательно… И передерживать, выходит, нельзя, и раньше уходить тоже нельзя». Он покосился на Чару. Та лежала смирно, положив тяжелую морду на лапы, будто бы в невеселой дреме, засыпанная снегом по самые уши, на собаку не похожая.
На верхушке пупыря грохнул гулкий, болью отозвавшийся в барабанных перепонках выстрел, пелена снега взвихрилась, сдвинулась в сторону, снег смешался со снегом, уплотнился, образовал дыру, в которую проглянули недалекие горы, и около пулеметного гнезда десантников взметнулся фонтан красного пламени. Панков не удержался, вскрикнул от досады, навскидку ударил из автомата по макушке пупыря. Макушка была чиста.
Он проворонил гранатометчика. Тот, лежа, выследил цель, потом приподнялся, выстрелил и, опасаясь Панкова, тут же, быстрый как молния, снова лег за камни. Выстрел был метким: пулеметчиков если не посекло, то оглушило точно. Но, скорее всего, посекло. С одного из десантников сорвало мокрую, с жесткими замерзшими краями панаму, и она, словно каска, катилась сейчас от пулеметного гнезда к Панкову.
Панков снова дал короткую, из четырех очень отчетливо прозвучавших выстрелов, очередь, автомат затих у него в руках – кончились патроны в рожке, патроны всегда кончаются в неподходящий момент, подходящих моментов в таких случаях вообще не бывает никогда, вытащил из лифчика запасной рожок, невольно отметил, что набитых патронами рожков осталось совсем немного – три, остальные он уже расстрелял, – поспешно вставил в автомат. Пустой рожок засунул в освободившуюся ячейку лифчика: лифчик выполнял и роль бронежилета: хоть и слабенькая, но все-таки защита.
Чара приподнялась, стряхнула с себя снег.
– Давай-ка, Чара, к десантникам, – попросил ее Панков, ткнул пальцем в развороченное пулеметное гнездо. Панама десантника с оборванным ремешком докатилась до его скрадка, ткнулась в камень и улеглась смятым вороньим гнездом на земле.
Чара почти бестелесно, словно тень, выпрыгнула из схоронки и в несколько секунд достигла гнезда пулеметчиков. Со стороны душманов не раздалось ни одного выстрела – они не заметили собаку.
– Чара! – коротко выкрикнул Панков, требуя, чтобы Чара отозвалась.
В ответ раздался горестный взвыв. Панков почувствовал, что внутрь ему поспешно забирается холод – Чара может так выть только по мертвецам.
Он подтянул к себе ноги, глянул на вершину пупыря – нет ли там стрелка, потом перевел взгляд на камни, прикрывающие поворот от пропасти, – там засели два или три человека, душки эти молчали, выжидая чего-то, – и Панков, разом решившись, резко выпрыгнул из своей схоронки, понесся к десантникам.
Тут же услышал, как басовито заработал пулемет Дурова – сержант прикрывал его. Кто-то из этих дурачков-душманов решил отличиться, подсечь капитана, и Дуров поспешил отправить его на тот свет.
Панков чувствовал, как удары каблуков медным звоном отдаются у него в ушах, бьют по сердцу, по ключицам, увидел всплеск огня – это перед ним в камень впилось несколько пуль, свинец высек сноп электрических брызг. Панков сделал длинный козлиный прыжок в сторону, подивился сам себе – в памирского зверя, можно сказать, превратился, перемахнул через пористый, посеченный осколками, похожий на сундук камень, поскользнулся – под подошву попал обледенелый голыш, – и неловко распластался на земле. Поспешно перекатился под прикрытие «сундука», прижался к нему.
Услышал недалекий горестный взвыв Чары. Успокаивая ее, выкрикнул, давясь воздухом, чем-то еще:
– Я сейчас!
Собрал слюну во рту, сплюнул. Стреляли по нему из-за камней, что на повороте; Дуров с Трассером не растерялись, ответили. Макушка каменного пупыря отсюда была еле видна – так, не макушка, а некая тень в шевелящемся белом тяжелом пространстве. И всюду снег, снег, снег.
Он приподнялся над камнем, оттолкнулся от него что было мочи, словно от упора – барьера в беге на короткую дистанцию, и понесся к пулеметному гнезду, к Чаре, к собственной боли.
То, что он увидел, заставило его закусить губу: оба десантника лежали навзничь на камнях в позах, которые никогда не назовешь живыми, – с криво, на изломе подогнутыми ногами, руки у одного из убитых были словно заломлены за спину, и он так и лег на них, второй скрестил руки на груди, будто перед погребением в могилу.
У первого во лбу, над правой бровью, краснела крохотная дырка, похожая на пятнышко, которыми индийские красавицы украшают себе лики, лицо у второго было чистым, спокойным, каким-то умиротворенным, крови нигде не было видно.