Тихая застава
Шрифт:
Подобных хитростей полным-полно, все не перечислишь, и с каждым разом душманы выдумывают что-нибудь новое, получают подарки с секретами из-за рубежа в большом количестве, и всякий раз – подленькие, с «военной хитростью», такие, что сразу не разберешь, сколько человек может уложить в один присест какая-нибудь нехитрая штуковина в виде маленького транзисторного приемничка или пачки сигарет…
Он вовремя уловил перемену в настроении природы и дал команду отходить – вскоре напор снегового вала иссяк, снег стал сыпаться тише, безумная пляска прекратилась, в пространстве появились чистые прогалы, глубина, обозначились горы. Вытаял из снега и пупырь со стесанной на манер утюжка макушкой. Панков взял утюжок на мушку и, когда ему показалось, что там кто-то шевельнулся, обозначился в снегу, дал очередь.
Утюжок окрасился розовой каменной пылью – Панков стесал пулями край пупыря. Следующая очередь оказалась не такой меткой – пули рассеялись, впились в каменную плоть ниже края.
Из снега вытаяла мокрая, взъерошенная, со стоявшей дыбом шерстью Чара, за ней, согнувшись, хватая спекшимся ртом воздух, – Дуров. Пулемет сержант тащил на руках, положив его на сгиб, на бегу кряхтел и оглядывался в сторону душманов.
Хрипло дыша, Дуров упал за камнями рядом с Панковым, просипел незнакомым дырявым голосом, коверкая слова на корякский манер, что свидетельствовало: взмыленный, с ввалившимися глазами и обезвоженным ртом Дуров не потерял присутствия духа:
– Однако жарко!
– Однако да, – также на корякский лад отозвался Панков, шмыгнул носом.
– Душманов чего-то становится все больше и больше, – прокряхтел Дуров озабоченно, – там, на заставе, мы воевали с меньшим количеством душков.
– Через Пяндж переходят беспрепятственно, никто их уже не держит, вот и прибавилось. Но через час, если откроется небо, придут вертолеты и душков прижмут.
– А пока валят, валят, валят… Галош, как снега. Даже больше! Ох, как они хотели выкурить нас с Трассером!
– Я видел, – сказал капитан.
– Сами себя за задницу были готовы кусать, лишь бы выдавить, – Дуров приладил сошки ручного пулемета к камням, дал короткую очередь – сигнал Кирьянову, что готов подстраховать его.
– Держи под прицелом дорогу, а я возьму на мушку пупырь, – сказал Панков.
– Что там произошло, товарищ капитан?
– Десантника… сержант, который здоровый… его уложили. Поднялись по стене сразу с нескольких сторон и уложили. Сняли, как в кино. Классически, – Панков, увидев, что на вершине пупыря, на площадке-утюжке, приподнялся человек, дал очередь. Человек скрылся. – Очень опасный этот пупырь, он нам хлопот еще доставит. Стрелять с него можно далеко.
– Десантура, десантура, ох… Нас презрительно зовет солярой, а сама… Учить десантуру еще надо, здорово учить! Хотя чего учить, когда человек уже на том свете находится.
Из снега, косо, откуда-то сверху, будто с горы, вывалился Трассер. Рыжие волосы его были темными от снеговой влаги и пота, прилипли ко лбу, панама сдвинута на затылок, жиденький клеенчатый ремешок вольно болтался под подбородком.
– Уходи наверх, по дороге – наверх! – прорычал Трассеру Панков. – Страхуй нас там!
Трассер – опытный солдат, ему можно было и не кричать, – он и без команды знает, что надо делать при отходе. Не останавливаясь, Трассер побежал по каменистой скользкой дороге дальше.
– Теперь ваша очередь, товарищ капитан, – сказал Дуров, – бегите, я прикрою. Видите, они вона, уже нацелились, – в снегу было видно, как из-за поворота вываливалось несколько душманов с автоматами в руках, Дуров дал по ним очередь, загоняя назад. – Нас, с-суки, схватить хотят. Хотят, да только зубы у них не так наточены.
– Имей в виду еще и пупырь, – предупредил капитан, – имей в виду и не выпускай из вида… Понял, Дуров?
– Есть иметь в виду и не выпускать из вида, – охотно и зло отозвался Дуров, – он всегда в бою, в стрельбе бывал злым, заводился с полуоборота, но трезвости ума, сообразительности и четкости никогда не терял.
– Чара, за мной! – скомандовал Панков. Он не видел собаку, она лежала где-то за камнями, прижималась брюхом к земле, опытная была, ведала, что такое пули, но знал, что собака не выпускает его из поля зрения, следит, – оглянулся на мертвых десантников, поморщился – жалко было ребят, жить бы им еще да жить, – выпрыгнул из разгромленного пулеметного гнезда.
Он бежал вверх, стараясь на бегу видеть и слышать все, засекал каждый звук, – засек и очередь, которой Дуров загнал высунувшихся из-за камней душманов обратно за камни, засек и выстрел из гранатомета – это ударили с макушки пупыря, но целили не по бегущему капитану, а по Дурову с его пулеметом, граната, слава Богу, Дурова не накрыла, взорвалась в стороне, на выстрел сержант отозвался длинной яростной очередью.
Вскоре Панков услышал крик: «Сюда, товарищ капитан!» – увидел Трассера, как-то боком, не очень удобно расположившегося среди мокрых коричневых камней, прыгнул к нему. Кинул автоматы убитых десантников на землю. Отер рукой запаренный рот – показалось, к губам что-то пристало, – попросил:
– Дай сигнал Дурову… Короткой очередью.
Трассер послал куцую, словно обрывок бечевки, строчку над дорогой, – экономил патроны, зная, что боезапас будет пополнен нескоро, Панков одобрительно кивнул, потом выдернул из-за пояса один из рожков, взятых у убитых десантников, перекинул Трассеру:
– Держи!
– О! Запас карман еще никогда не тер!
– Пользуйся, пока я добрый! – капитан растянул губы в улыбке: Трассер был из тех солдат, что нравились Панкову. Такому и помогать приятно…
Дуров бежал снизу тяжело – мешал пулемет, мешал автомат, свалившийся с плеча и повисший на локте, – «калашников» больно бил его по бедрам, крестцу, дыхание сержанта было рваным. Панков, ощущая, как внутри тоненькой горькой струйкой начинает сочиться боль, – слезится обжигающе, натекает в разные складки, уголки, давит, – подумал, что подкормить бы его ребят немного да дать пару дней отдыха – они бы любому хваленому спецназовцу дали фору. И особенно – Дуров.
Дуров с Кирьяновым были лучшими солдатами его заставы. Впрочем, плохих солдат у Панкова не было – были только хорошие. Одни были хорошие, другие очень хорошие. Как водка, которая, следуя оценке одного выдающегося поэта, плохой не бывает – бывает только хорошая и очень хорошая.