Тихий ангел пролетел
Шрифт:
А у самой перекладинки буквы «Т», глаза в глаза с Ильиным, – Тит. Хотя и не в глаза Ильину смотрел, корефан закадычный, спаситель, кормилец-поилец, единственный в этой жизни близкий Ильину человек, а в стол смотрел, в полированную ясеневую поверхность, в коей отражались люстры, стены, головы, руки.
Автор чуть было не написал: и мысли. Но это было бы враньем: никакие мысли нигде не отражались.
– Вот тебе и на! – совсем растерянно повторил Ангел.
Действие
– Тит, – растерянно спросил Ильин, – ты-то что здесь делаешь, Тит?
Тит поднял голову, глянул на Ильина. И не то чтобы какое-то сожаление было в глазах лучшего кореша, не то чтобы раскаяние – мол, случайно забежал, Ванюша, мол, унитаз в ентой конторе насквозь прохудился, мол, не тушуйся, все тип-топ, я с тобой, – нет, в глазах лучшего кореша читалась тусклая злость. Словно не пили они вместе тыщу лет, не выпили на двоих, как минимум, железнодорожный состав с пивом, не гуляли вместе. Словно не Тит и не Титова сестра выходили Ильина, вылечили, откормили. Словно не Тит пристроил его и в котельную, и в полуподвал, словно не Тит пас друга, аки агнца заблудшего и слабого. Нет, повторим, не Тит-корефан-собутыльник – собабник-сочтототамеще сидел напротив и глядел в глаза Ильину, а другой вовсе Тит – чужой человек.
И ведь все без слов стало ясно, а Ильин, зануда, зачем-то повторил свой вопрос:
– Тит, корешок, что ты здесь делаешь?
И на сей раз Тит ответил.
– А ты что? – вопросом на вопрос, да еще с той злостью, которая стыла в нем, а вот и дали ей вырваться на волю. – Я-то хоть живу здесь, всю жизнь живу. А ты как взялся ниоткуда, так и живешь никак. И ведь исчезнешь тоже в никуда, ведь так, ведь верно?
– Куда исчезну? Зачем?
– Да откуда мне знать!.. Кто ты, парень, кто на самом деле?
– Не все ли равно, Тит? Я есть я. Сегодняшний. Ванька Ильин, тебе лучше всех известный. Кому какая разница, кем я был до того, как ты меня из говна вытащил?
– Врешь ты все, Ванька Ильин, есть разница. И что самое вонючее – ты эту разницу знаешь. А мне, корефану, ни полсловечка, гад. Нацепил маску и рад. Греет она тебя, что ли?
– Никакой маски я не цеплял.
– Не цеплял? А ты на себя в зеркало погляди?
– Кончай базар, – властно вмешался Ангел. – Ты что, не видишь, что ли? Это ж не Тит. Или раньше не Тит был… Короче, не твой это Тит, и нечего с ним пустые ля-ля разводить.
– Как нечего? Как нечего? – всполошился Ильин. Горько ему было. Больно. Противно. – За что он меня ненавидит, за что, скажи, Ангел?
– А с чего ты взял, что он тебя ненавидит? Он, брат Ильин, себя ненавидит. Или, точнее, тебя в себе. Ты – его совесть, брат Ильин, которая исключительно нездорова и жмет его, давит, топчет. Плохо ему. Хуже, чем тебе. Помнишь песенку: «Плохо спится стукачам по ночам…»?
– Сложно это все для нас, убогих, – поприбеднялся Ильин. – «Он во мне», «Я в нем»… А попроще никак?
– А попроще – это твой дружбан Олег Николаевич. У него не совесть. У него – долг… Так что не тяни на Тита, а пожалей его. Он тебя всерьез жалел, отплати ему малостью. И заткнись на всякий пожарный…
Прав был Ангел. Стоило помолчать. И Ильин, как и велели, заткнулся.
Зато Олег Николаевич речь повел:
– Как вы понимаете, Иван Петрович, мы все собрались в этом отдаленном от центров мировой культуры месте не случайно, отнюдь, отнюдь. Как вы понимаете, Иван Петрович, мы все в той или иной степени причастны к вашей судьбе и нам всем небезразлично, как она завершится…
Тут Ангел опять влез:
– Атас, Ильин, судьба завершается! Никак расстреливать собрались?..
Но Ильин на Ангеловы инсинуации не реагировал, Ильин ждал продолжения речи Олега Николаевича, смутно все же надеясь, что она, речь то есть, выведет его, Ильина, к до сих пор темной сути происходящего. Сориентирует во времени и пространстве.
– Вот вы видите перед собой до боли знакомых людей, – разливался Олег Николаевич. – Со всеми из них вы делились мыслями и чаяниями, а кое с кем и трапезой. Все вам симпатичны, смею полагать, всем вы симпатичны. Естественно, у вас возникает вопрос: неужто все эти симпатичные люди стучали на вас в наше ведомство или, что еще ужаснее, были оным приставлены к вам? Возникает или не возникает?
– Скажи, что возникает, – посоветовал Ангел.
– Не возникает, – не послушался Ангела Ильин. И объяснил: – Чего ему возникать зря? И так все голому ежу понятно…
– А вот и нет! – не согласился Олег Николаевич. – Ничего вам не понятно, вы страшно ошибаетесь. Эти достопочтенные люди – не вульгарные стукачи и уж тем более не сотрудники гебе. Эдак вы всю Расею в гебе запишете, а напрасно. Это при Сталине было – страна для гебе, а в нормальных державах наоборот – гебе для страны. Служба. Другой вопрос – ее цена, но это совсем другой вопрос, не станем отвлекаться… Не-ет, драгоценный Иван Петрович, все здесь присутствующие и вправду искренне симпатизировали вам, искренне общались с вами, а то что мы иной раз задавали им пару-другую вопросов – сами, заметьте, задавали! – так при чем здесь они? И вам мы вопросы задавали, и вы нам исправно отвечали. Честному человеку скрывать нечего. Аксиома…
Повторил Ангелово словцо, как подслушал.
– Выходит, я честный? – зацепился Ильин.
– Конечно, – ни секунды не промедлил Олег Николаевич.
– А какого ж черта вы меня весь день донимаете неведомым мне самолетом? Какого черта пасете меня, сводите с идиотами разных мастей, вон с этими, например… – ткнул пальцем в Бороду. – Какого черта маску мне слепили дурацкую?..
Ильин не играл, как не раз бывало, Ильин всерьез был обозлен, и больше всего на свете ему хотелось, чтобы все происходящее оказалось мнимой реальностью – мнимой реальностью в мнимой реальности! – каковой он иной раз числил нынешнюю жизнь. Иной раз, иной раз… Иной раз ему казалось, что он, истыканный иголками из-под капельниц, обмотанный проводами и с пластиковыми трубками в носу, лежит где-нибудь в Бурденко, в военном госпитале на Яузе, лежит и бредит. Складно в общем-то бредит, реально. После аварии, которая бесспорно имела и в прошлой реальности – в реальной, пардон за тавтологию! – свое паскудное место. И если она, нынешняя, набреженная (или набренденная?..) реальность была все-таки зримо реальной (опять пардон…), то сегодняшняя – с гебешной дьяволиадой – мало напоминала жизнь. Скорее, дурной театр.
– Давай-давай, – поддержал его Ангел, – наступай, дави их, гадов, великим и могучим. Реальность в реальности реальностью погоняет. Ну как же складно! Не зря, выходит, нам разум дал стальные руки-крылья, а вместо сердца… не скажу чего.
Олег Николаевич слушал Ильина внимательно, сочувственно покачивая головой в такт наиболее эмоциональным всплескам, и все слушали внимательно, даже Тит, который вообще-то никогда ранее Ильина не слушал, перебивал и встревал, а тут молчал, как в танке. А когда дослушали, Олег Николаевич сказал: