Тихий ангел пролетел
Шрифт:
– Я спрошу, – сказал Ильин и спросил: – Ну допустим, ну похож, ну и что теперь?
Мальвина оценивающе разглядывала Ильина, работу свою уникальную оценивала, оценивала высоко, сказала:
– Теперь мы вас поведем.
– Куда?
Банда молчаливых девиц сдвинула ряды, обступила Ильина-Лукича. Ангел опасливо забил крылом, создал ветер.
– Карнавал! – вскричала Мальвина. – Карнавал, майн кениг, все спешат в сад, в синий вечер, в сильный ветер, в полутьму аллей! Волшебство царит и побеждает скуку будней, суету сует! Все на Карнавал, господа!..
– А ведь ни фига она не ответила, – задумчиво прокомментировал Ангел, но ничего к тому добавить не успел, и Ильин ответить ему не успел, потому что все кругом завертелось.
Распахнулись двери (именно так: только что была одна дверь, а распахнулись – двери!), и девицы-маски цепко ухватили Ильина-Лукича под руки, повлекли в тесноту коридора, а там уж фуговал вовсю фейерверк, и обедающие парные элементы бросили свои эскалопы и громко радовались нежданному празднику жизни, подпрыгивали, махали руками и уже даже пели нечто вроде: «Взвейтесь кострами…», или «Ах, майн либер Августин…», или «War, war is stupid…» – из репертуара кришнаита Бой Джорджа. А сенбернар Карл носился между столами черной молнии подобный, то хвостом столов касаясь, то стрелой взмывая к окнам, лаял он, и Ильин слышал радость в хриплом лае псины. И все толпой понеслись в сад, то есть в парк имени культуры и отдыха.
Ильин несся, влекомый потоком тел, цепкими лапками Коломбин и Арлекинш, смутной радостью бытия влекомый и тем разнузданным чувством, что описывалось выше словами народной песни. Легко ему было почему-то, легко и знобко, как в детстве, когда ты уже вроде бы решил сигануть с обрыва в реку, а все ж выжидаешь чего-то, да и вода по-осеннему холодна. В желудке привычно и злобно урчал желудочный сок, так и не получивший обещанного эскалопа. Не судьба, видать. А что было судьбой? Мчаться по аллее вечернего Сокольнического парка, орать от избытка чувств в такт взлетающим в темно-синее небо снопам фейерверка, ущипнуть походя Коломбину за твердую попку я получить в ответ летучий поцелуй в толстый слой грима на щеке? Это судьба?.. Нет, кралась впотьмах мысль, Лукич так не поступил бы, Лукичу чужды были уличные увеселения, да и революционная бдительность Лукича всегда стояла настороже. А Ильин, дурак, расслабился и начисто забыл о раздумчивой реплике Ангела, приведенной ранее.
И надо было выплыть из шума и гомона теплому, вкрадчивому, невесть кем выпущенному шепотку:
– Так что там насчет самолета в Черном озере?..
Кто это сказал?
Слева бежал Арлекин, то есть Арлекинша, справа – Пьеро-Пьеретта, позади – Ильин краем глаза видел – планировали над аллеей остальные маски, почти вплотную летела Мальвина – глаза горели, ноздри раздуты, вампиресса, губы беззвучно повторяют что-то, то ли песню из репертуара вышеупомянутого Бой Джорджа, то ли гимн Карнавалу, а впереди гигантскими скачками несся в ночь сенбернар Карл. И бежали справа-слева-сзади-впереди ресторанные клиенты, и еще другие клиенты, присоединившиеся к веселой толпе, и даже давешние полицейские, напугавшие Ильина перед «Лорелеей», тоже мчались вместе со всеми, размахивая дубинками и звеня наручниками. Ахах! Ангел – и тот поддался общей атмосфере вселенского жадного гона, парил, жужжал чем-то – что твой Карлсон, который и в Этой жизни остался милягой Карлсоном-с-мотором. И не слышал Ангел вредных слов, иначе неизбежно прореагировал бы летучей репликой, а ведь не стал, значит, скорее всего помстилось Ильину. Ожиданием Карнавала навеяло.
А на центральной площади с цветным фонтаном, струи которого, несмотря на несезон, взлетали до ближних звезд и перемешивались там вместе с осколками фейерверка, на асфальтовой площади гулял невесть откуда взявшийся люд, в который набежавшие «лорелейцы» лишь влились естественно.
Ильин, вдруг забыв, что он – не Ильин, а Лукич, подпрыгивал в тесном своем костюмчике и даже холода не чувствовал – а ведь куртка осталась в ресторане на вешалке. И чего б ему не подпрыгивать, если он был такой же размалеванной маской вселенской комедии дель арте, только его комедия называлась не «Принцесса Турандот» или «Король-олень», а «История ВКП(б)», тоже сильная комедия, и талантище Мальвинка легко сотворила его маску – по его мерке; не Арлекина же, в самом деле, из Ильина лепить. И как уж она дозналась, кого именно творить, – один Бог знает. Или родное гебе, которое знает все на свете чуть-чуть больше… Но сотворила – для веселья. И веселиться бы Ильину так и дальше, да Ангел на то и хранитель, чтобы непрерывно бдеть. Он, Ангел, о своей реплике про скрытную и не отвечающую на прямые вопросы Мальвину помнил преотлично, оказывается. Он грубо вмешался в идиотскую эйфорию Ильина и сказал:
– Атас, бурш, к тебе крадутся типы. И здесь покоя нет. Мотаем, быстро!
Ильин мгновенно пришел в свое нормальное сегодняшнее состояние – низкого старта, снялся с него, со старта то есть, и боком-боком порулил сквозь толпу к фонтану, чтобы обогнуть его незамеченным, и нырнуть в известную еще с Той жизни тихую аллейку, которая вела не то к розарию, не то к колумбарию, не то к виварию – Ильин давно запутался, что было и что есть. Помнил лишь, что за розарием-виварием имеет место выход из парка. Ильин даже не смотрел, откуда крадутся. Он спиной чувствовал опасность, а может, это Ангел его в спину подталкивал, может статься, но продвигался Ильин к цели быстро и уверенно, вот уж и фонтан рядом, вот уже можно протянуть на ходу ладошку и побулькать чуток в цветной водичке, но в сей же секунд взяли Ильина под локотки, резко притормозили, а знакомый голос Мальвины произнес:
– Куда это вы так поспешаете, либер фюрер?
Да, да, вы правы, это именно Мальвина произнесла, поскольку именно она и стояла у фонтана – немолодая, но красивая, гордая, уверенная в своей неотразимости фрау! – и укоризненно смотрела на беглеца. Дубленочка ее обливная серебряная так и сверкала в карнавальной ночи, так и пускала по сторонам лучики-зайчики.
Ильин дернулся, не отвечая. Не тут-то было: держали крепко. Он глянул, кто держал: ну конечно, Арлекинша, ну конечно, Панталошка, бабы-сволочи, бодибилдингом туго накачанные. Баллоны! Куда против них хилому-то Ильину.
– Ты сейчас уже не Ильин, – странно-странно сказал Ангел.
Странно-то странно, а Ильин понял. И, поняв, заорал чужим, грассирующим фальцетом:
– Прочь руки!
Он резко тряхнул локотками, сбросил с себя постыдные захваты гебистов дель арте, прыгнул на парапет фонтана, выпрямился, выпятил грудь, вздернул горе бороденку, выкинул вперед правую руку с зажатой в кулаке кепкой и огласил окрест:
– Товарищи!
Отвычное это страшное слово шугануло по карнавальной толпе смерчем, все аж присели и застыли – то ли от удивления, то ли от ужаса. И ближайшие маски сделали шаг назад, изобразили предельное внимание и предельное же почтение – так, как это положено в хрупком искусстве итальянских странствующих комедиантов. И даже Мальвина задумчиво подперла ладошкой красивую голову: мол, слушаю вас, либер фюрер, то есть вождь любимый. А кобель Карл сел на толстый зад и ожидающе свесил из пасти красный, горящий язык, освещая им милую мизансценочку.
– Товарищи! – скисая, повторил Ильин. Ангел его в ситуацию вкатил и затаился, гаденыш, как, впрочем, и прежде водилось, а Ильину – выкручиваться. Но как выкручиваться?.. Позвал Ангела: – Что дальше, маэстро?
– А что дальше? – удивился тот. Будто для него выступления с броневика, то есть с фонтана, – дело каждодневное. – Ничего дальше. Неси канонический текст. По пятому изданию.
– Что я помню?
– Что-то да помнишь. Зря тебя пятнадцать лет учили, деньги народные просаживали? Поднатужься, поднатужься, а там само пойдет…
Ильин поднатужился, и впрямь само пошло.
– Смерть шпионам! – бросил он в притихшую толпу слова, невесть откуда возникшие в его больной голове. А за ними помчались другие, тоже невесть откуда взявшиеся, но помчались споро и складно, не обгоняя друг друга, не толкаясь и ножки не подставляя. – В каждом крупном городе есть широкая организация шпионажа, предательства, взрыва мостов, устройства восстаний в тылу… Все должны быть на посту! Везде удвоить бдительность, обдумать и провести самым строгим образом ряд мер по выслеживанию шпионов и по поимке их. Каждый пусть будет на сторожевом посту…