Тихий городок
Шрифт:
В Баку он приехал рано утром. Прежде чем искать пристанище, на всякий случай решил побродить по городу. Обычная вещь: лейтенант-фронтовик возвращается из госпиталя, соскучился по Баку, который давно не видел. Если даже на вокзале он привлек чье-то внимание, это послужит хорошей маскировкой. Мирзоев ожидал увидеть полуразрушенный, мрачный город, придавленный военными невзгодами. Ведь ему не раз встречались в немецких газетах сообщения о жестоких бомбежках Баку германской авиацией. А тут — оживление, красивые улицы без малейших следов разрушений. Да, достоверностью сводки отдела печати вермахта явно не отличались. Единственное, что напоминало о войне, — то и
Мирзоев остановился у афишной тумбы: «Летний театр имени Ордубады — «Марица», кинотеатр «Художественный» — «Поколение победителей». Жизнь текла обычно. Его охватило неприятное чувство, похожее на то, какое испытывает человек, внезапно открывший, что обманут друзьями. Там, в Германии, немцы были вполне приемлемы для Шамиля, пожалуй, даже ближе, чем азербайджанцы-эмигранты. Мирзоев искренне желал немцам победы, считая, что она вернет ему родину. Другого пути обрести ее он не представлял.
Сейчас стало возникать нечто иное, пока еще смутное, неосознанное. Подойдя к щитам с расклеенными на них свежими газетами, лейтенант в застиранной гимнастерке с любопытством принялся читать их. И тут он сделал для себя открытие: объявления о защите диссертаций по различным проблемам науки и техники, причем, как правило, фамилии соискателей ученых степеней были азербайджанские. Шамилю невольно вспомнились разговоры отца с другими мусаватистами о том, что большевики погубили азербайджанскую интеллигенцию. Тогда он им верил. Но здесь, в Баку, самые обыкновенные объявления и афиши поставили все с ног на голову.
Мирзоев зашел в сквер и сел на первую попавшуюся скамейку. Расслабился, опустил веки. Вдруг кто-то тронул его за плечо. Вскочив, он непонимающе уставился на старушку, стоявшую перед ним. Та жалостливо смотрела на лейтенанта маленькими слезящимися глазками.
— Очень болит? — указала она на забинтованную руку, и, поставив на скамейку хозяйственную сумку, тяжело опустилась рядом.
Мирзоев продолжал стоять.
— Садись, сынок, садись.
Он опять сел на скамью, украдкой рассматривая женщину. Ей было далеко за шестьдесят. Все лицо в морщинах, редкие волосы выкрашены хной. На худеньком теле болталось ситцевое платье, перенесшее бесчисленное количество стирок.
— Нет, ханум, теперь уже не так сильно, — ответил с некоторым опозданием Мирзоев, поправляя перевязь, в которой покоилась левая рука, — просто устал. Никак не могу снять комнату.
— Ай, ай, — разжалобилась старушка. — А документы у тебя в порядке? — перешла она на деловой тон. — Теперь с пропиской строго.
— Конечно, анам. [58] Могу показать, в полном порядке. Я ведь после госпиталя получил отпуск для поправки.
58
Анам — мать (азерб.).
— Пойдем. Соседям скажу, что знакомый, а то ворчать будут, что сдаю комнату, да еще раненому.
На углу Сураханской они свернули налево, и Месьма-ханум остановилась перед двухэтажным серым домом.
— Вот мы и пришли, — сказала она, входя в подъезд, похожий на туннель. Он кончался лестницей на второй этаж и дверью во двор.
Двор был небольшой, весь асфальтированный. В углу — колодец. Правда, после того как провели водопровод, мало кто брал оттуда воду, и колодец служил жильцам вместо холодильника: опущенные в него бутылки пива или кувшин с водой через час были холодными, словно со льда. Мирзоев и Месьма-ханум поднялись на второй этаж, где перед квартирами шел открытый балкон вокруг всего двора.
— Как тебя звать, сынок? — спросила Месьма-ханум.
— Газанфар, Курбанов Газанфар.
Они вошли в квартиру.
— Посиди, Газанфар, я приведу в порядок комнату, где ты будешь жить. Там спокойно. Детей у соседей нет, все взрослые. Та молодая женщина, что попалась навстречу, да ее отец, еле-еле видит, почти слепой, никуда не выходит…
…Прошел почти месяц с того дня, как Мирзоев, а по документам долечивающийся после ранения лейтенант Газанфар Курбанов, поселился у Месьмы-ханум. За эго время он освоился и с Баку, и с новой, такой не похожей на прежнюю, обстановкой. Как раз она-то частенько и не давала спать по ночам, и тогда Шамиль до рассвета ворочался в своей комнатушке. В таких случаях по утрам старушка была с ним особенно заботлива, считая, что лейтенанта мучает никак не заживающая рана.
Вот и сегодня, едва Мирзоев переступил порог, она участливо поднялась навстречу.
— Садись отдыхай, сынок. Сейчас ужинать соберу. Был сегодня в госпитале?
— Надоел мне этот госпиталь, Месьма-ханум. Скорее бы уж залечили и на фронт.
Мирзоев направился к себе. Не успела за ним закрыться дверь, как в комнату вошли две женщины.
— А, Марьям-хала, Ширин-баджи, давно не заходили.
— Куда ты своего постояльца прячешь? Никак не застану. Хочу поговорить, вдруг видел на фронте моего Алума, — начала первая.
— Тише, тише, — замахала на них хозяйка. — Он в соседней комнате отдыхает, там все слышно.
Только что начавшийся разговор прервал стук в дверь.
— Марьям-хала, Ширин-баджи, идите, идите, — стала бесцеремонно подталкивать их к двери Месьма-ханум. — Это, наверное, Голям-даи. Не любит он женских сборищ.
Соседки неохотно отступили и, как только гость вошел, поспешно юркнули в дверь.
Голям-даи, старик лет семидесяти в изрядно вылинявшей милицейской форме, снял фуражку, обнажив лысую голову.
— Мир этому дому. Все ли благополучно, Месьма-ханум? — осведомился он и, не дожидаясь приглашения, устало опустился на стул.
Месьма-ханум что-то зашептала гостю. Старик, видимо, был туг на ухо. Мирзоеву было слышно, как он все время приговаривал: «Громче, громче». Но Месьма-ханум продолжала шептать. Постоялец так ничего и не смог разобрать. Но сердце его беспокойно забилось. Сегодня утром, когда он что-то искал в вещевом мешке, то машинально стал перебирать вещи забинтованной рукой. В комнату случайно вошла хозяйка. Перехватив ее удивленный взгляд, Шамиль смутился. А Месьма-ханум сделала вид, будто ничего не заметила. Не иначе старуха все же что-то заподозрила и теперь позвала отставного милиционера, чтобы показать своего квартиранта.
Не успел Мирзоев собраться с мыслями, как хозяйка позвала его. Пришлось выйти: не мог же он уснуть как убитый за десять минут.
— Знакомься, Голям-даи. Это — Газанфар Курбанов, из госпиталя выписался, скоро на фронт поедет.
Милиционер, не вставая, пожал руку лейтенанту, указал на стоявший рядом стул. Месьма-ханум ушла греть чай.
— Много у меня было знакомых по фамилии Курбанов… — неторопливо начал старик.
— Что ж, распространенная фамилия, — пожал плечами Мирзоев. — А вы на пенсии? — пытаясь увести разговор подальше от опасной темы, спросил он.