Тихий городок
Шрифт:
— Приказываю всем покинуть машину! И немедленно добираться до штаба. Каждый, кто сумеет вернуться к своим, обязан доложить — наши танки гибнут не от мин! Они горят от кумулятивных гранат. Посылает их какое-то легкое приспособление, управляемое, кажется, одним пехотинцем.
Павел решил уходить последним. Ему еще и еще раз хотелось взглянуть на действие дьявольского огня. Вращающиеся ослепляющие жала пронзали броню, рассекали дымную темень. Тот, кто бил по танку, теперь не торопился, наслаждался стрельбой, как по удобной мишени в тире. Павел лег на спину,
Леша вынул лобовой пулемет, взял сошки к нему, сумку с дисками, сказал Павлу:
— Ползите к люку, я помогу!
Но Клевцов молчал. Он неожиданно потерял сознание. Леша опустился в узкое отверстие, ухватил его за плечи, подтянул к люку. Голова повисла над землей. От прохладного воздуха Павел пришел в себя, разжал веки, огляделся. Прижавшись к опорным каткам, отстреливался из автомата Овчинников. С другой стороны стрелял Нетудыхата.
«Мне надо выжить и рассказать, а там…» — Павел подтянулся на руках, вывалился из танка.
Леша Петренко с пулеметом хотел было тоже занять оборону, но Овчинников свирепо крикнул:
— Оставь пулемет и в рожь! Оба!
Водитель поволок Павла в рожь. Внимание немецких автоматчиков было приковано к танку. Они не заметили двух русских, которые пересекли голую выгоревшую полосу и скрылись в густых хлебах. Овчинников стрелял редко, экономно. Еще реже постреливал Нетудыхата. Потом тупой автоматный стук сменил более частый и громкий треск пулемета…
Павел обессилел. Не двигались ни руки, ни ноги. От жажды пересохло в горле, одеревенел рот, красная пелена застилала глаза. Не раз он впадал в беспамятство. Тогда Петренко подбирался под него, обхватив одной рукой, подтягивался на другой, тащил дальше. Но и он выдыхался.
Неожиданно послышался шепот. Павел вытащил пистолет, сдвинул планку предохранителя. В колосьях мелькнул матовый овал русской каски. Свои! Это были разведчики, посланные Самвеляном к погибшим танкам…
В медсанбате Павел потребовал немедленно отправить его в Москву.
— У вас раны забиты землей! Мы сделали укол, чтобы предотвратить шок, а вам, видите ли, столица понадобилась!
Мучительно дыша, Павел потянул врача за полу халата:
— Очень важное дело, доктор. Мне надо о нем доложить…
Военврач промыл открытые раны, наложил повязки, сделал еще один укол. Потом, отводя глаза, сказал:
— Если к утру обойдется, эвакуируем… Но советую доклад для командования продиктовать санитарке…
— Хорошо, зовите санитарку.
В палатку бурей ворвался Самвелян, сразу заполнив пространство своей могучей фигурой. Он и сказал, что самоходка, или, как ее принято называть у немцев, штурмовое орудие, перебила почти всех членов экипажа Борового. Самого Федю едва спасли разведчики, он лежит в соседней палатке, только без памяти, отвоевался, видать, парень…
— Мне в Москву надо. Помоги!
На другой день прилетел санитарный У-2. Из опасения встретиться с «мессерами» пилот летел на бреющем, садился на полевых аэродромах для дозаправки и только к вечеру добрался до Центрального аэродрома в Москве.
Не успели Павла поместить в палату, как к нему приехал профессор Ростовский. Малиновые ромбы произвели на главного врача впечатление. Для тяжелораненого нашлась маленькая, но отдельная палата. Ему сделали обезболивающий укол, натерли виски нашатырным спиртом. Голова наконец-то прояснилась.
— Теперь рассказывайте, — попросил Георгий Иосифович, когда все вышли, и комбриг сел на стул рядом с кроватью.
Павел как бы вновь очутился в душном полумраке танка. Он увидел искрящуюся желто-красную струю, похожую на витой пеньковый канат, колючие звездочки расплавленного металла…
Профессор слушал, время от времени протирая пенсне. Когда Павел умолк, он спросил:
— Значит, струя вращалась?
— Будто ввинчивалась штопором.
— Ну что ж, выздоравливайте. Потом вместе поломаем голову над этой штукой…
Врачи в госпитале обнаружили то, чего не рассмотрел военврач в полевом санбате. В позвоночнике, в сантиметре от центрального нерва, засел осколок. Он напомнил о себе свирепой режущей болью в спине. Она стала настолько невыносимой, что Павла положили на операционный стол.
Клевцов не знал, сколько времени продолжалась операция, ее делали под общим наркозом. Когда он очнулся, ребра обтягивал жесткий кожаный корсет, а сестры, смущенно улыбаясь, собирали инструмент. Одна из них отдернула в окне штору. Операционную залил солнечный свет.
Хирург, увидев, что раненый очнулся, скрипуче произнес:
— Вы матерились как настоящий биндюжник. Где научились? На Привозе?
Павел был еще пьян от хлороформа, его тошнило, ответил раздраженно:
— Оставьте меня в покое!
Хирург с деланным возмущением всплеснул руками:
— Чтоб вам дожить до моих лет! Я сделал отчаянно сложную операцию, и нате вам — благодарность!
Бесшумно скользящие сестры фыркнули. Хирург снял очки с толстыми стеклами. Как у всяких людей с плохим зрением, его глаза стали беспомощными. Он поморгал, будто в веко попала соринка, спросил, заговорщицки перейдя на полушепот:
— Хотите, покажу осколок?
Павла удивила несоизмеримость страданий с микроскопической величиной стального комочка. Павел взял его здоровой рукой, повертел в пальцах:
— Я думал, в меня влетела по крайней мере пудовая болванка…
Через неделю Павла снова навестил Ростовский. Он привез на этот раз портативный кинопроектор, загадочно произнес:
— Я вам покажу прообраз смерти, которая едва не коснулась вас.
Комбриг опустил черную маскировочную штору, включил проектор. По белой стене запрыгали кадры, снятые при сильном замедлении. Показалась толстая броневая плита. Вращаясь, к ней приблизился тупоносый снаряд, сплющился, стал быстро раскаляться. Игольно-тонкая струя проникла через металл, рассеяв массу осколков и искр.