Тихий городок
Шрифт:
Козырем легенды была ее достоверность. Капитан лично видел в привисленском лесу труп убитого при ликвидации банды Александра Чумарзина, тщательно ознакомился с материалами, имевшимися на него в захваченном штабе. Сам, не жалея времени, изучил свои и трофейные документы, касающиеся деятельности движения Сопротивления в родных краях Чумарзина. В форме красноармейца побывал на месте, где когда-то располагалась усадьба его отца. Словом, к своей сегодняшней роли капитан готовился всесторонне и со знанием дела.
Однако он никогда не забывал одной вещи: какой бы правдоподобной ни была легенда, всего
В своих рассуждениях капитан был недалек от истины. Задержанный оуновским секретом незнакомец не пробудил в Шершне особого профессионального интереса. Подумаешь, сын белогвардейского офицера, студент-недоучка, человек, не способный разобраться в сложностях политической ситуации в Польше. Мало ли подобных людей встречал эсбист в здешних краях? Допрашивал незнакомца Шершень вовсе не потому, что подозревал в чем-то, а оттого, что давно и твердо усвоил правило: каждый человек обязательно располагает той или иной информацией, а для сотрудника службы безопасности любое дополнительное знание никогда не лишне. Однако задержанный не сообщил ничего нужного или заслуживающего внимания.
Закрыть глаза на его неукраинское происхождение и зачислить боевиком в одну из поредевших в боях сотен? Но это можно сделать только после надлежащей проверки, а на нее потребуется немало времени… Как следует припугнуть и, проведя вербовку, отправить его своим агентом к полковнику Сухову, к которому рвется задержанный? Для этого опять-таки нужно время, а у Шершня его не хватает даже для самых неотложных дел!.. Может, приказать незнакомца шлепнуть и всему делу конец? Кто знает, так ли уж случайно оказался он в расположении самой боеспособной оуновской сотни, которую Шершень к тому же избрал местом своей личной резиденции? Словом, подумать есть над чем.
Появившийся на пороге схрона часовой отвлек Шершня от мыслей.
— Друже, лекарь явился.
— Пропусти.
Спустившийся по ступенькам в схрон Юлий Остапович поставил на табурет свой саквояж, наскоро сполоснул под рукомойником руки, вытер их вышитым рушником. Когда он с бинтом приблизился к Шершню, тот остановил его.
— Не торопись, дай поначалу с делом покончить. — Эсбист снова взглянул на задержанного. — Значит, ты сын русского полковника Михаила Чумарзина. Больше года не был дома, а сейчас тебе желательна встреча с генералом Ковалевым или Дубовым, а краще всего с полковником Суховым. Я ничего не перепутал?
— Ничего. Названные вами господа хорошо знали моего отца и всю нашу семью и легко могут рассеять ваши вполне оправданные подозрения относительно меня. Со своей стороны, буду весьма признателен, если вы поможете мне связаться с любым из них.
— Сделаю все, что в моих силах, — пообещал Шершень. — А покуда отдохни с дорожки…
Когда часовой вывел задержанного
— Проснись, — легонько толкнул фельдшера локтем в бок Шершень.
Юлий Остапович встрепенулся, провел ладонью по глазам, начал нервно теребить пальцами бинт.
— Дозволь вопрос, друже, — обратился он к эсбисту. — Коли я верно понял, у тебя только что был сын полковника Чумарзина.
— Он самый. Знаешь его?
— Знать не знаю, но единожды господь сводил нас. И мне казалось, что после той встречи мы вряд ли еще свидимся.
— Загадками говоришь. Яснее не можешь?
— Могу, но тогда потребуется время.
— Говори, а заодно дело делай. Так сказать, работай языком и руками. По силам такое?
— Постараюсь. — Юлий Остапович принялся разматывать на плече Шершня бинт с проступившими на нем пятнами крови. — Места вокруг наших Крышталевичей издавна красотой и лечебными грязями славились, а потому вокруг них было полно господских усадеб. В двадцать втором году у нас появилось много бывших русских знатных особ и офицеров, что нашли у Пилсудского приют от большевиков. Один из них, полковник Чумарзин Михаил Львович, купил у разорившегося польского панка его усадьбу в десятке верст от Крышталевичей.
Казалось бы, стали мы с ним соседями, да только полковник есть полковник, а фельдшер есть фельдшер, так что об этом Чумарзине я только слыхивал, а в глаза не видывал. А вот единственного сынка его привелось и лицезреть…
Дело было осенью сорок второго года. Только собрался я спать ложиться, как вваливаются ко мне три германца из СС, велят брать инструмент и ехать с ними. Доставили меня прямым ходом в усадьбу полковника Чумарзина и приказали заняться ранеными польскими полицейскими. Из разговоров я понял, что сынок полковника спутался с коммунистами, а гестапо удалось их выследить. Вместе с тремя дружками его хотели без лишнего шума арестовать прямо на дому, да не тут-то было. Партизаны стали отстреливаться, и немцы, как у них водится, пустили впереди себя под огонь польских полицаев. Партизаны и всыпали им по первое число. А у германцев из СС такой закон: немецкий врач может оказывать помощь только немцам и прочим арийцам, но не славянам-недочеловекам. Поскольку ближе меня к усадьбе никого из местного медперсонала не имелось, я при раненых поляках-полицейских и оказался.
Бинт кончился, показалась пропитанная гноем и кровью марлевая повязка. Сняв ее, Юлий Остапович занялся раной. В бункере наступило молчание. Хотя рассказ фельдшера интересовал Шершня куда больше, чем даже собственная рана, он ничем не выдал своего нетерпения.
Юлий Остапович закончил обработку раны, наложил на нее новую повязку, стал перевязывать свежим бинтом.
— На чем я остановился? — вернулся он к прерванному разговору. — Да, на том, что полковник Чумарзин отстреливался вместе с сыном и его дружками-поляками. Занятнейший случай! Русские большевики вышвырнули полковника из России, а он с сыном снюхался с польскими коммунистами! Они и лежали перед усадьбой рядышком: три поляка и все чумарзинское семейство: полковник с женой и их сынок.