Тихий городок
Шрифт:
— Долгая это история. Не к месту она сейчас.
— А ты покороче. Только главное.
— Главное? Тогда так… Сам я из хуторян. Не из каких-нибудь завалящих, что едва концы с концами сводили, а из тех, что крепко на ногах стояли и ни перед кем шапку не ломали. Привык всю жизнь сам себе хозяином быть и вершить все дела собственным умом. Когда в сорок втором аковцы разграбили хутор и пришлось подаваться в лес, мы с братом не пошли ни к бандерам, ни к коммунистам, а сколотили свою боёвку. Брат, поскольку был офицером, стал командиром, а я занялся разведкой. Лагерь наш располагался недалече отсюда, верстах в двадцати… Так что тутошние места
Вовк хлопнул самооборонца по плечу.
— Семен, да тебя мне сам господь послал. Говори, как лучше в ущелье спуститься.
— Лучше туда вовсе не соваться. Беглецов мы вряд ли найдем, а себя выдадим наверняка.
— Не выдадим. Думаешь, не понимаю, для чего беглецы у осыпи свой след обрубили? Затаились сейчас где-то рядом и проверяют, не висит ли кто у них на хвосте… А мы обогнем осыпь по лесу, незаметно спустимся в ущелье, отыщем утерянный след. А он выведет нас на дневку.
— Не на дневку, а под пули. Одно верно говоришь: беглецы вывели нас к осыпи для проверки своего хвоста. Только затаились они не у осыпи, а на остроконечной скале. Может, не все, а двое-трое. Я знаю на скале три места, откуда наш склон просматривается вправо и влево от осыпи на полверсты.
— Наш склон просматривается на полверсты? Ну и что?.. Сделаем крюк длиннее. К примеру, в версту.
— Можно и в десять. Только все едино придется возвращаться к осыпи, дабы след отыскать. А беглецы, не будучи дурнями, специально проложат его по местам, что отлично просматриваются их дозорными со скалы. Желаешь держать след — выходи на «пристрелянные» чужим биноклем участки, не выйдешь на них — прощайся со следом… Фокус нехитрый, сам, когда был в партизанах, так поступал.
— Тогда, Семен, остается одно: перекрыть выходы из ущелья и ждать, когда беглецы снимутся с дневки.
— Верно, казаче. А я подскажу, где краще всего расположить секреты…
Хлобуч придержал коня, замер в седле. Еще раз потянул носом воздух. Нет, он не ошибся нисколько! Ветер действительно приносил откуда-то слева запах дыма и аромат поджариваемого на открытом огне мяса.
— Что скажете, капитан? — повернулся Хлобуч к ехавшему вместе с ним начальнику штаба бригады.
— Здесь должен находиться наш дозор, — ответил Вильк, тоже придерживая лошадь. — Но дозорным категорически запрещено разводить костры или выдавать свое присутствие каким-либо другим образом. Об этом им напоминается постоянно, в том числе и мной лично.
— Напоминать мало, капитан. Только подумать: жечь костры во внутреннем охранении, всего в километре от штаба бригады! Не охранять его, а демаскировать! Да это же преступление!
У Хлобуча второй день было плохое настроение. Точнее, с того вечера, когда он расстался с поручником, представителем Войска Польского. Только подумать, ему предлагают полк! Полк настоящей кадровой армии, а не этого сброда, громко именуемого бригадой Армии Крайовой. Хороша армия, боящаяся высунуть нос из лесных чащоб и каменных теснин! А каков дурак он сам. Не сумел понять раньше, что карта «лондонцев» бита, не плюнул на свою громкую должность! Зато как быстро сориентировались в обстановке другие! Хоть бы тот же его бывший товарищ по военному училищу Ковальский. Сразу разобрался, что к чему, и переметнулся с бригадой на сторону «люблинцев». И вот результат — Ковальский уже полковник, начальник штаба дивизии. Дивизии! От зависти к чужой удачливости и злости на самого себя Хлобучу хотелось взвыть.
— Согласен с вами, пан майор, — донесся до него голос начальника штаба бригады. — Обещаю, что виновные будут строго наказаны. Сегодня же и лично мной.
Но Хлобуча уже понесло.
— Нет, капитан! Они будут наказаны не сегодня, а сейчас же! И не вами, а мной! Учитесь, как нужно наводить дисциплину!
Он ударил коня в бока каблуками сапог и направил его с тропы в сторону, откуда ветер приносил запахи дыма и жареного мяса. Смирная крестьянская коняга, реквизированная недавно на одном из лесных хуторов и не привыкшая к подобного рода обращению, закусила от страха удила, прижала уши и с храпом понеслась среди деревьев. Запахи все усиливались, а вскоре впереди стали заметны клубы дыма. Матка бозка, да там не один костер, а несколько. Ничего, он сейчас наведет порядок!
Конь с разбега вынесся на широкую, изогнутую дугой поляну и остановился в десятке шагов от ближайшего костра. Но Хлобуч не почувствовал этого. Пожалуй, в этот миг он не почувствовал бы ничего, даже если на него вылили бы ведро ледяной воды. Потому что зрелище, открывшееся перед ним на поляне, было настолько неправдоподобно, что ему захотелось протереть глаза или ущипнуть себя — не сон ли это? На поляне были казаки-пластуны! Да-да, те самые, которые уже причинили столько бед соседям бригады — оуновским сотням Хрына и Бира.
У костра, перед которым замер его конь, находились шесть-семь казаков. Один подбрасывал в огонь дрова, двое, засучив рукава черкесок, медленно вращали над жаром бараний бок, насаженный на гладко обструганную жердь. Остальные казаки лежали на траве рядом с костром, дымили самокрутками и о чем-то мирно беседовали. Карабины пластунов были составлены в козлы, возле прикладов лежали вещмешки.
В полутора десятках метров от этого костра горел второй, чуть правее — еще один. За ними, где поляна расширялась, пылали сразу два, немного в стороне взлетали искры над следующим. Майор насчитал восемь костров. А сколько на поляне казаков? Рота? Никак не меньше, если учесть, что часть их обязательно должна находиться в охранении. Почему должна? Может, они уже не нуждаются в охранении? Если эта рота устроилась на пикник всего в километре от штаба бригады, почему их товарищи не могут сейчас проделывать то же самое в ее расположении? Кто или что может помешать им? Однако что бы ни случилось, скорей отсюда!
Хлобуч глянул через плечо, ища глазами место, где можно было бы развернуться и незаметно покинуть поляну. Поздно! С обеих сторон седла стояло по казаку, третий, привалившись плечом к крупу коня, скручивал цигарку. Еще двое пластунов с автоматами на груди держали под уздцы лошадь начальника штаба, а четверо или пятеро окружили трех автоматчиков охраны Хлобуча и Вилька. Конец! Конец ему самому и всем его надеждам! А ведь совсем недавно он мог стать подполковником и командиром полка кадровой польской армии!
— Добрый день, пан майор! — прозвучал сбоку знакомый голос.
Обходя костер, к Хлобучу приближался поручник Возняк. Без конфедератки, воротник мундира расстегнут, поясной ремень ослаблен… На лице — улыбка, в правой руке — веточка, которой он отмахивался от комаров. В шаге от майора поручник остановился, и казаки, обступившие майорского коня, распрямили плечи, вскинули подбородки, стали «есть» польского офицера глазами. Несмотря на трагизм собственного положения, у Хлобуча сладко заныло сердце. Дисциплина! Не то что у него в бригаде!