Тихое утро

Олег Игоревич Чарушников

Тихое утро

Ранним субботним утром я вышел на балкон, размотал леску, привязал покрепче грузило и забросил удочку вниз. Хорошо в городе летом! Все в отпусках, на дачах... Я спокойно стоял, размышлял о Карпове и Каспарове, дышал воздухом - отдыхал. Чисто было кругом, свежо и просторно, как ни ни одной даче в мире. Потом на соседний балкон вышел брюнет в майке. Он поставил ноги на ширину плеч, взмахнул руками и стал энергично сгибаться, разгибаться, доставать пальцами пол и хэкать. На половине упражнения брюнет заметил мою удочку, вздрогнул и начал медленно распрямляться. Я внимательно следил за крючком. - Ты что ж это, сало-масло, - сострадательно спросил брюнет в майке. Рехнулся? Кто же так ловит, дурья

башка? Я молчал. Не люблю, когда незнакомые обращаются ко мне на "ты" и "дурья башка". - Тебя спрашивают! Ты соображаешь, салажонок? Чего творишь-то? Я молчал. Не люблю, когда чужие люди, пусть даже соседи, обращаются: "салажонок". Сам он салажонок порядочный, в майке с лямочками. - Интеллигент, сало-масло, - не отставал брюнет.
– Чего , отмалчиваешься? - Вы видите, я удю?.. То есть, ужу... Видите? Вот и не мешайте, пожалуйста... - Тебе не о том толкуют!
– вскипел брюнет.
– Ты какое грузило нацепил, чудило? - Свинцовое, - ответил я сдержанно. Брюнет так радостно и долго смеялся, что в двух квартирах захлопнули форточки. - Свинцовое, видали? Оно же маленькое! Ты бы еще, сало-масло, вовсе без грузила закинул. На донник надо, ветер какой, сечешь? У тебя нету, так и скажи. Погоди, я принесу... Переброшу! - Не надо ничего перебрасывать!
– запротестовал я, но было уже поздно. Брюнет мигом слетал к себе и швырнул мне здоровенную свинцовую блямбу, отлитую, вроде бы, в суповом черпаке. Я едва сумел увернуться от снаряда. Энергичный брюнет еще немного пораспоряжался - как привязывать да как забрасывать - наскоро доделал зарядку и убежал к себе завтракать. Из его квартиры на весь двор разносился жизнерадостный, победительный смех. Я продолжал удить. Во дворе начали появляться люди. Вышел Петраков со своей овчаркой Джильдой. Затем Скарабеева с бульдогом. Потом Брыскин с эрдельтерьером. Потом Чутуева, Акуло и Перпиньян с собаками. Потом еще девять человек с собаками, собачонками и собачищами. Во дворе стало шумновато. Собаки страшно радовались друг другу, а хозяева не очень. Собаки изо всех сил виляли хвостами и остатками хвостов, а у кого и остатков не было - просто лаяли что есть силы. Хозяева ничем таким не виляли, постно здоровались и спешили к своим газонам. У каждого на дворе был свой закрепленный, законный участок - чтобы не смешивались ценные породы. На меня хозяева не обращали внимания, поглощенные утренними собачьими проблемами. По ним сразу было видно, что собака - это не игрушка, а прежде всего ответственность. Я удил, стараясь не смотреть вниз, так как с детства боюсь высоты. Из окна этажом выше за мной вела наблюдение Еврипидовна, старушка, проведшая жизнь в кулуарах. Когда я случайно оглядывался, Еврипидовна ойкала и пряталась за двойную маскировочную штору. Я старался не оглядываться. Собаковладельцы удалились, держа поводки накоротке, чтобы ненароком не смешать породу. Во дворе опять стало тихо. Но ненадолго. Снизу раздался грохот засовов, длинный ржавый скрип и шаркание. Из столовой, занимавшей первый этаж нашего дома, появился ночной сторож Григорьев. Он был обут в грязные валенки, держался за поясницу и жевал неизменную морковку. Рассказывали, что сторож Григорьев регулярно съедал весь урожай моркови подшефного совхоза имени Александра Невского. Шесть лет назад, худым и юрким, Григорьев впервые заступил на свой пост. Порции морковного маринада в столовой тут же начали быстро уменьшаться. Обеспокоенная администрация заключила с совхозом договор об увеличении целевых поставок моркови, и порции начали было приходить в норму. Но окрепший Григорьев приналег на любимый корнеплод и держал равновесие в борьбе с подшефным хозяйством. Совхоз им. А. Невского, подстрекаемый столовой, расширил посевные площади под морковь, но совершенно забросил свою основную культуру - кормовую свеклу. В итоге директора сняли со стро-гачом, а хозяйство перевели исключительно на лен-долгунец. Победивший сторож притаился припасенными остатками и в данный момент подумывал о переходе в ресторан "Олимп". Он стоял посреди двора, жевал морковку и смотрел на меня, задрав квадратную голову. Он так неодобрительно и пристально смотрел, что у меня сама по себе запуталась леска. Я принялся распутывать спасть, думая о том, как получше отбояриться от разговоров. Григорьев дожевал, пульнул огрызком в кошку и громовым голосом гаркнул: - Эй!! Немедленно в трех квартирах радостно откликнулись собаки. Я не люблю, когда ко мне обращаются: "эй", и ничего не ответил. Сторож подождал и закричал снова: - Эй! Ты чего там задумал? Отмалчиваться далее было неудобно, тем более, что собаки лаяли уже в пяти квартирах. - Ужу. Неужели не ясно?.: - А разрешение у тебя имеется?
– орал выспавшийся сторож. И сказал, что имеется. - С печатью? Я сказал, что с круглой. - А подпись-то?
– допытывался наевшийся сторож.
– Подпись чья на разрешении, ась? Я собрался с духом и произнес: - На документе имеется подпись лица, весьма компетентного в данных вопросах и облеченного на сей предмет соответствующими полномочиями, а также прерогативами, гражданин! Так ответил я, ибо давно .знал Григорьева и его слабости. Сторож выслушал мои слова, как музыку. Он даже не начинал новую морковку, которую выудил из кармана. После уважительной паузы Григорьев решил сделать приятное и мне: - Эй! - Ну? - Ты есть хочешь? - Нет, спасибо. - А то у нас всегда рыба остается!
– гремел сторож.
– Жареная. Вынести кусок? Отличная рыба! - Рыба? Какая рыба?
– обеспокоенно спросила вышедшая из подъезда женщина с сумкой на колесиках.
– Вы продаете рыбу? - На дежурстве не занимаемся, - с достоинством ответил сторож, откусывая от морковки.
– Может, вон тот продает? Рыбак-то... Женщина забегала глазами по двору, отыскала меня и спросила с тревогой: - Это вы продаете, товарищ? А она свежая? Мне нужно только свежей. Килограммчика два, товарищ! - Вы ошибаетесь, я ничего не продаю, - ответил я нервно. - Но вы же рыбак? - Я вовсе не рыбак. И удочка эта - не моя. - Эй!
– заорал сторож.
– А чья же тогда? Ты где ее взял, а? - Погодите, - волновалась женщина с сумкой на колесиках.
– Продайте мне тогда раков. Здесь вчера кто-то торговал раками. Мне килограммчика два, товарищ! - А, значит ты еще и раками спекулируешь!
– орал сторож, доевший морковку. - А разрешение у тебя имеется? Эй!!! Его мощный голос наполнял двор гулом. В квартирах отчаянно лаяли уже все пятнадцать собак, собачищ и собачонок. Из подъезда выскакивали жильцы с сетками. С криком "Кто за раками крайний?" на балкон выбежал брюнет в майке. Хлопали форточки. Двор ожил. Еврипидовна, умирая от счастья, высунулась из окна по пояс. Я с досадой и страхом глядел вниз, убеждаясь, что пора сматывать удочки. Спасение пришло из ЖЭКа. На пороге появился поджарый культорганизатор с мегафоном. - Вниманию товарищей жильцов!
– проревел он, заглушая собачий лай.
– Через тридцать минут на агитплощадке состоится выпуск устного журнала "Здоровый быт". Перед вами выступят: токсиколог (об отравлениях грибами), травматолог (о несчастных случаях) и инспектор ОСВОДа. Затем состоится веселый концерт. Прошу всех на площадку! Толпа рассосалась так быстро, словно ее неделю тренировали. Собаки умолкли. Езрипидовна судорожно задергивала пуленепробиваемые шторы, оставляя сбоку контрольную щель. На дворе остались культорганизатор и сторож Григорьев. - Товарищ, проходите на площадку!
– строго сказал культ-организатор в мегафон.
– Выпуск устного журнала! Концерт! Дожевывая морковку, сторож спрятался за дверями столовой и загромыхал засовами. Культорганизатор ЖЭКа, взмахнув мегафоном, погнался за собаковладельцем Брыскиным, замешкавшимся в воротах. Через минуту во дворе вновь стало тихо и благостно. Я тоже вздохнул с облегчением. Мне наконец-то удалось зацепить крючком свою куртку, вывешенную сушиться и ночью упавшую с веревки на бетонный козырек столовой. Подтянув добычу к себе, я еще раз окинул взором наш тихий дворик. Хорошо в городе летом. Прелесть, кто понимает!