Тим и Дан, или Тайна «Разбитой коленки»
Шрифт:
— Подайте-е-е, кто сколько может, — послышалось невдалеке. — Подайте, кто сколько може-е-е-т, — вялый голос невыразительно тянул слова, которые, похоже, давным-давно надоели ему самому.
— Кто здесь? — Родион остановился. Огонёк свечи заметался, стараясь обнаружить обитателя подземелья.
— Я-а-а, — так же бесцветно ответил голос. — Я местный нищий, милостыньку прошу. Дайте копеечку.
В жёлтом пятне света застыл небольшой бурый сталактит. У него дрогнули каменные выпуклости, потекли пыльные струйки, и на друзей уставились бесцветные глазки — их взгляд нельзя было назвать ни добрым, ни злым. Оказалась, что у камня имелось и подобие руки — просительно вытянутая,
— Разве тут кто-нибудь ходит и подаёт тебе? — Спросила она. — Зачем ты здесь стоишь?
— А где же ещё мне стоять? — Едва слышным голосом спросил нищий.
Обби нервно переступила лапками: — Где обычно стоят нищие? На базарах, вокзалах…
— Но ведь вокзал в подземелье не притащишь, — после минутной паузы отозвался нищий.
— Так зачем здесь стоять? — Трагически воскликнул Родион.
— А где же ещё мне стоять? — Вновь отозвался нищий.
— На базарах, вокзалах! — Предложил Родион.
— Но ведь вокзал в подземелье не притащишь, — пролепетал нищий.
— Правильно! — Похвалил нищего Тим, доброжелательно улыбаясь. — Если уж тебе так хочется быть нищим, шёл бы на ба-за-ррр или на вок-за-лллл!
— Так ведь базар-вокзал в подземелье не притащишь, — виновато прошамкал нищий.
От убийственной логики просителя вся троица онемела. Родион нос свесил, Обби клювом в ухо Тима полезла, а он сам скучно зевнул.
— Тебе здесь очень нравится? — спросил Тим.
— Здесь никто не ходит, и поэтому мне не стыдно просить милостыню, и не обидно, когда её не подают, — ведь всё равно никого нет кроме меня.
— А ты не пробовал жить там, — Тим мотнул головой, — наверху?
— Не помню, — сказал нищий. — Я ничего не умею делать и боюсь людей. Я могу только просить милостыню. Подайте, что у вас есть. Я не ел сто лет.
— Обби, достань, пожалуйста, из рюкзака хлеб, который положил мне в дорогу Лиходеич.
Обби потупилась: Лучшая Доля давно была истреблена в минуту отчаянного голода. Вздохнув, она выпалила:
— Тим, я её съела.
— Очень жаль. — Было заметно, Тим огорчён не чистосердечным признанием подружки, а невозможностью накормить голодного. И от этого Обби стало ещё хуже.
— Видите сами, всё плохо, но может быть ещё хуже, — сказал нищий. — С этими людьми не приходится ждать ничего хорошего.
«Тот, кто думает, что люди плохие, и сам вряд ли может быть хорошим человеком», — подумал Тим.
А вслух он сказал:
— Пойдём с нами. Если ты кому-нибудь сделаешь добро, ты сам поверишь, что не все люди так уж плохи и их не стоит бояться.
— Я не могу пойти с вами, — сказал нищий и моргнул. — Я прирос к этому месту.
— Может быть, ты знаешь тайный выход из крепости? Подскажи нам.
— Поверните направо, пройдите десять шагов и поверните снова направо, а там и до тайного выхода — рукой махнуть, — равнодушно прошамкал нищий.
Друзья распрощались с говорящим сталактитом, пообещав вернуться и что-нибудь принести вкусненькое.
— Вкусненькое? — Удивился нищий. — А что это такое?
— Ужас какой-то! — Возмутилась Обби. — До чего ты дошёл, ты даже не забыл, что такое вкусненькое!
Нищий грустно моргнул, и из уголков его глаз потекли струйки пыли.
Поразмыслив, Тим решительно повернул налево, а пройдя десять шагов, повернул ещё раз налево. И тогда до них донёсся едва различимый голос нищего:
— Эй.
Друзья шли по каменистому коридору, забирая всё время налево. Подземельные ходы не отличались разнообразием: повсюду стены были выложены грубыми ноздреватыми булыжниками, кое-где среди крысиного помёта валялись обгоревшие факелы и дохлые летучие мыши.
— Ни сундуков с драгоценностями, ни старинных книг с отравленными страницами, ни рыцарских доспехов, ни бочонков со старинным вином, ни прекрасной принцессы в заточении, — недовольно наморщила кожицу возле клюва Обби. — На худой конец я согласилась бы на скелет…
— …на скелет мамонта, — уточнил Тим, хмыкнув. — Причём из краеведческого музея, и желательно гипсовый.
Повернув в очередной раз, они очутились в огромном зале, который ослепил их десятками огромных факелов, расположенных пятью рядами до самого потолка, а высота стен была никак не меньше шестиэтажного дома. Все разом зажмурили глаза. Яркий свет словно оглушил друзей. Только спустя несколько минут они различили ноющий плач истомившегося ребёнка и женские вскрики. Тим раскрыл глаза — в подвешенной прямо перед ним на цепи люльке из толстых железных прутьев хныкал годовалый младенец. А в другом конце зала в маленькой клетке, рассчитанной, скорее на собаку, чем на человека, сидела на корточках молодая женщина в серой рубахе и, протягивая руки к малышу, что-то приговаривала, пытаясь его успокоить. Похоже, она сама уже не верила ни во что хорошее.
— Что это? Что с вами? — Воскликнул Тим.
Откуда-то сверху метнулась чёрная птица, дико всклокотала, заверещала и обрушила на голову Тима удар. Мальчик покатился по бугристому полу, стараясь прикрыть голову.
Родион подхватил Обби и забился вместе с ней под каменный выступ у самого пола.
— Тим, к стене, есть укрытие!
Но Тим не мог воспользоваться его призывом. Гигантская птица взялась за него всерьёз. Неутомимая тварь катала его по залу, жгла ударами, рвала одежду, норовя добраться до самого сердца. Старалась обхватить крыльями, завернуть в них, как в саван, задушить. На Тима капала её слюна, оставляя на коже кровавые язвы. Мальчик, задыхаясь, произнёс приказ-успокоение на птичьем языке, которому его когда-то научил Лиходеич, — этим магическим словам, бывало, подчинялись сразу несколько обезумевших стай. Но тот, кто атаковал Тима, не знал птичьего языка. Мальчик крикнул мышиное приветствие «Писквнаур!», надеясь, что это гигантская летучая мышь, но в ответ получил острый и сильный удар между лопаток, и — о счастье! — кубарем отлетел под тот же каменный козырёк, под которым укрылись Родион и Обби. И уже из укрытия он разглядел своего врага.
Это была крылатая женщина с белым, будто высеченным изо льда лицом. На голове траурным платком развевались чёрные волосы. Мощные перепончатые крылья выпрастывались из широких прорезей чёрного балахона. В её руках блистал стальной жезл, загнутый с одной стороны когтем. Больше всего в крылатой женщине поражали глаза — огромные, прозрачные, будто застывшие слёзы, они, казалось, случайно принадлежали бестии, одержимой дьявольской силой. Раскаяние и доброта светились в них.
Но стоило Тиму оказаться в укрытии, как по камню над головой загрохотали стальные удары, и каждый из них мог быть смертельным для него. Крылатая женщина, горестно стеная, одержимо кромсала глыбы стальным когтём.