Тимофей с Холопьей улицы. Ханский ярлык
Шрифт:
— Да, чуть не забыл! — живо воскликнул Калита, точно только что вспомнил об этом. — Дозволь, святой отче, в казну твою передать кресты золотые и чаши. Давно собирался… А еще: выкупил я в Орде трех мастеров-иконописцев. Пришлю их тебе — составь дружину.
Князь скромно склонил голову.
— Быть посему, — неожиданным баском провозгласил митрополит. — Завтра ж приказ пошлю: церкви во Пскове затворить, не быть звонению и пению по всему городу, покуда не выдадут Александра.
Круглый, неуклюжий тысяцкий Кочёва, как всегда, по-медвежьи переминался у двери
— За то, что гиль истребил, смутьянов обезглавил, обдаряю тебя двумя селами у Клязьмы, где корабли грузим. Грамоту сегодня получишь… Быть тебе на Москве постоянно воеводой.
Кочёва медленно подогнул ноги, грузно опустился на колени, забормотал бессвязно:
— Да я… если что или там… опять кто… — Боясь княжеского гнева, не осмелился признаться, что Андрей Медвежатник перед самой казнью сбежал из-под стражи, хоронится в лесах. Да и не ко времени было бы сейчас, при такой милости, говорить об этом.
— Встань! — приказал князь. — Всю дружину собери, сделай смотр. Нерадивых накажи, хоть палками бей. Дружба с Узбеком — дружбой, а меч вострить надобно. Не вечно игу тому на Руси быть… Мастеров-ордынцев, что бежали от татар, и тех, что я выкупил, пристрой к делу. Посели слободой. Пусть колчаны делают и стрелы со свистом. Чай, в Сарае научились… — Помыслил, вслух не сказал: «Под звон ханских цепей будем ковать мечи… «- Да на дорогах татей истреби, по рекам стражу учини, — продолжал князь. — Вкруг Москвы купцу, пешеходу страха не должно иметь. Пусть торгуют без зацепок. Надобно нашу землю от татей вовсе избавить, руки им рубить…
Князь помолчал.
— Кто из имовитых-то ненадежен, худые замыслы носит? — неожиданно спросил он, понижая голос.
— Так что… Я смотрю, что там или там… подозреваю — Алексей Хвост, — заикаясь, медленно ответил Кочёва. — Злорад… То да се… Что ты ни сделаешь — ему, злоумышленнику, все не так. Туда-сюда… двуязычит…
Князь нахмурился:
— У кого желчь во рту, тому все горько! Да, может, только и беды, что на глупые речи невоздержан. Уста бездверны… Ты за ним поглядывай… Ну, пойдем в терем, — поднялся он. — К нам из Киева служить пришел боярин Аминь. Верно, почуял, где сила, иначе бы чего с насиженного места трогался?…
Они вышли в сени.
Калита, бесшумно шагая, думал: «Надо привладеть землю Белозерскую… Внести за белозерского князя дань Узбеку. Станет князь сразу шелковым. А Юрьеву монастырю пожаловать грамоту — снять налоги с их земель и промыслов».
В тереме, дожидаясь князя, толпились люди. Нестройный гул их голосов сразу умолк, когда вошел Калита. Старый, но еще очень крепкий боярин с белой, как пена, бородой, поклонился ему, сказал густым басом, словно в бочку пустую дохнул:
— Приехал к тебе, великий князь всея Руси, бить челом в службу. Может статься, слыхал про боярина Аминя из Киева?
Все, кто был в горнице, переглянулись: «Вот как… Всея Руси!.. "
— Еще бы не слыхать! — пошел навстречу
Обнимая его за плечи, мысленно восхитился: «Сущий Муромец! Ишь грудища-то — не обхватишь».
Будто мимоходом, поинтересовался:
— Верно, не один прибыл?
— Да сотен пятнадцать народу привел и сына тож, слугами верными будут, — с достоинством ответил боярин и низко поклонился.
Он оставил насиженное место, потому что истосковался по твердой власти, прочности, устал от княжеских раздоров, от незнания, что ждет завтра, от запустения и смут.
— Рад, рад! — еще приветливее сказал князь. — У нас в почете будешь, не пожалеешь, что пришел. На первый случай жалую тебе Волоколамское: владей, пока служишь мне и детям моим…
Боярин Алексей Хвост побледнел от зависти: давно хотел иметь то владение.
Кочёва все приметил — и эту бледность и недобро вспыхнувшие глаза Хвоста. «Враждебник!» — уверенно решил воевода.
Князь опустился в высокое кресло в переднем углу, жестом позволил остальным сесть на лавки.
Бревенчатые стены, укрытые коврами, дубовый стол простой резьбы, широкие лавки с суконными подстилами — все это придавало комнате холодновато-деловой вид и словно подчеркивало, что хозяин хором не стремится к внешней роскоши.
Да и сам князь одет был в скромный, из темно-синего станеда, кафтан с меховой оторочкой.
К Ивану Даниловичу приблизился круглоликий татарский мурза Чет, в крещении названный Захарием. Сохраняя важность, почтительно поклонился, сказал по-русски:
— Я, княже, с просьбой: дозволь на Ордынской улице склады мои огородить.
Калита удовлетворенно подумал: «Предки твои жгли те места, что ты огородить просишь». Промолвил ласково:
— Никто тебе помехи чинить не будет — огораживай, бог в помочь.
Вслед за Четом подошли переселенцы из Мурома — отец и два сына. Отец подтолкнул сыновей в спины; они пали ниц, да так и остались, словно уперлись лбами в пол, а старик, широкоплечий, с обветренным, точно вырубленным из дуба лицом, сказал натужно:
— Не оставь, великий княже, милостью: в Москву переселиться замыслили. На твою заступу и пособие надеемся…
Князь терпеливо выслушал старика.
— Землю отведу… — милостиво пообещал он. — На первое обзаведение получишь топоры, гвозди. Пока на ноги станете, от податей освобождаю. — А про себя решил: «Позже свое возьму с лихвой». С доброй улыбкой смотрел на упавшего рядом с сыновьями старика. — Встань, встань… Нечего время терять, за работу принимайся!
…Как-то вечером князь позвал дворского. Посмотрев книги, долго распекал за лишние расходы:
— Зачем свечей без меры накупал, кем к роскошеству приучен? Где ж око твое хозяйское?
Жито уныло опустил утиный нос с бородкой. Отчитав дворского, князь сказал хмуро, словно отсек что:
— Бориске в Кремле не место!
Жито удивленно выпучил и без того навыкате глаза, уставился на князя: «От любимца отрекается!»
Иван Данилович спохватился. Гася любопытство дворского, ровным голосом сказал: