Тине
Шрифт:
Немного спустя она выбежала во двор, накинув платок, но ветер срывал его с плеч. В самом конце аллеи к ней подскочил, прыгнув через ограду сада, лейтенант Аппель.
— Можно мне проводить вас? — спросил он звонким, почти детским голосом и пошел рядом.
Аппель был самый молоденький из всех офицеров, его призвали совсем недавно, поэтому он ни разу еще не бывал под огнем и не стоял у Данневирке. В кругу офицеров он всегда молчал, только сидел робко, отдавшись своим мечтам, а порой улыбался огромными глазами, словно перед ним вставало радужное видение;
Однажды, когда Тине шла из дому в лесничество, он повстречал ее во дворе и тотчас начал с ней разговаривать, боязливо — а может, просто нерешительно — о том, о чем говорил всегда: о родном Виборге.
— А по дороге вдоль озера («Это очень красивое озеро», — пояснял он с улыбкой, словно видел его перед собой, все залитое солнцем) ходят девушки вечером и по воскресеньям из церкви, всегда по двое, потому что так ходят у нас в Виборге.
Он замолк, улыбаясь по-прежнему.
— У нас в Виборге такие красивые девушки, — задумчиво добавил он и снова умолк.
С этого дня он начал по пятам ходить за Тине. Обычно он появлялся под вечер. Однажды Тине сидела в комнате лесничего — здесь все-таки было поспокойнее — и пыталась написать письмо фру Берг, но тут пришел Аппель и сел и начал говорить без умолку, а Тине сидела, сложив руки на коленях, и мысленно думала про свое — о самом Берге и вообще…
Аппель вспоминал.
Это случилось па рождество. Все были на балу. Ночь выдалась ясная, звездная, и с бала все пошли домой пешком, и кавалеры и дамы, веселой гурьбой — в Виборге так заведено — и ввалились к родителям Аппеля чего-нибудь выпить… И до утра не расходились.
— Да, да, — говорила Тине, когда Аппель смолкал. — Вы еще увидитесь со своими близкими, господин лейтенант.
И она улыбалась, а он вдруг вскакивал со своего места и принимался бегать по темной комнате, снова охваченный мыслью, которой он ни с кем не смел поделиться и которая неотступно терзала его: мыслью об огне и о том, «когда все начнется», и о том, как оно все будет, когда начнется.
— Когда же наконец?! — восклицал он, не останавливаясь.
Потом он снова садился, но уже подальше от Тине, и снова заговаривал с ней.
— Должно же оно начаться, — и оба долго молчали в сумерках.
…Сегодня они молча шагали друг подле друга по дороге. Тине шла очень быстро, почти бежала.
— Скоро и нам выступать, — вдруг нарушил молчание Аппель.
— Да, — только и отвечала Тине. — Пора.
— А еще говорят, что их можно ждать с минуты на минуту. — Аппель шел, не поднимая глаз от земли.
Тине, признаться, слушала его вполуха. В последние часы перед возвращением лесничего надо было вспомнить и переделать такую уйму дел, а полки то и дело уходили и возвращались, и разговор об этом шел так давно, что теперь их можно было ждать с минуты на минуту.
— Вас куда пошлют? — спросила она.
— Второй бастион, — торопливо ответил он и залился краской и больше ничего не добавил. Некоторое время они шли молча, потом он вдруг произнес два раза подряд, не глядя на нее:
— Не успеешь оглянуться — и ты уже под огнем… Не успеешь оглянуться…
Тине взбежала по ступенькам своего крыльца, Аппель отправился в обратный путь по переулку, мимо трактира. Ему никого не хотелось видеть, ему хотелось побыть одному, он был не уверен в себе и начал расхаживать взад и вперед на небольшом отрезке улицы, между маленькими домишками, словно задался целью измерить этот отрезов шагами, а про себя он думал только одно: вот, вот оно начинается, огонь, огонь, — это слово не шло у него из головы.
Тине вошла в комнату, где было полно офицеров, — как и в лесничестве. Даже в гостиной — дверь была распахнута — лежали на постелях несколько капитанов в расстегнутых мундирах.
Мадам Бэллинг мыла на кухне посуду. Вид у нее был совсем измученный. Вокруг глаз обозначилось множество мелких морщинок. Она вела неустанную борьбу со «всей этой грязью», а грязь была и на полу — от сапог, и на стенах — от шинелей, и на столах — от трубок, — словом, во всех углах.
— Для нас самих уже и места не осталось, — сказала она. — Но жаловаться нельзя, нет, нет, никак нельзя жаловаться.
Мадам Бэллинг присела и снова вскочила. Ей вспомнилось, что она кое-что припасла для лесничего:
— Сегодня он вернется домой, сегодня он вернется домой…
Ради этого Тине, собственно говоря, и явилась. Она знала, что мадам Бэллинг всегда приготовит что-нибудь сверх обычного меню, если лесничего ждут на побывку; а в лесничестве при таком огромном постое просто минуты свободной не улучить для всяких разносолов.
Мать принесла мисочку.
— Только здесь очень мало, — пожаловалась она. — А из чего готовить-то? Из чего готовить, доченька? А Бэллинг, а Бэллинг? — Мадам теперь все повторяла по два раза — следствие некоторой мозговой усталости. — Загляни к нему, доченька, загляни к нему.
Старый Бэллинг сидел у окна в спальне — единственной комнате, которую старики сохранили для себя. Он так и не оправился после ночи на шестое, казалось, он волочит правую ногу, да и правое веко не хотело как следует подниматься.
Тине присела, держа на коленях заветную мисочку с угощением для лесничего.
— Ну как там дела? — спросил старый Бэллинг. Даже язык у него двигался с заметным трудом.
Тине начала веселым голосом рассказывать отцу, что и как, а сама тем временем поплотней укутала его ноги.
— Чтоб тебе не было холодно, — объяснила она. — Придерживай одеяло, вот и все.
И продолжала рассказывать.
В соседних комнатах начались сборы, поднялся ужасный шум по всему дому.
— Они уходят, отец, — шепнула Тине прямо на ухо старому Бэллингу.
Но Бэллинг ее больше не слушал, он только повторял, тяжело ворочая языком:
— Да, да, а чем все это кончится? — и глядел на Тине ничего не выражающими глазами.
Тине встала, погладила его по голове, улыбнулась: